Решат Фейлд

ПОСЛЕДНИЙ БАРЬЕР

Путешествие Суфия

 
СОДЕРЖАНИЕ

ПЕРВАЯ ГЛАВА
ВТОРАЯ ГЛАВА
ТРЕТЬЯ ГЛАВА
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
ПЯТАЯ ГЛАВА
ШЕСТАЯ ГЛАВА
СЕДЬМАЯ ГЛАВА
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
ЭПИЛОГВернутся в библиотеке

Вернутся на главную

 

ШЕСТАЯ ГЛАВА

На Аллаха надейся, но сначала привязывай своего верблюда.
Пословица

Если ты будешь наблюдательным и бдительным, то в каждом моменте ты увидишь ответ на свои действия. Будь наблюдательным, и если у тебя будет чистое сердце, то в результате каждого действия в тебе родится нечто.
Мевлана Джелаледдин Руми

На следующее утро Хамид ждал меня с привычным кофе по-турецки, фруктами и хлебом, разложенными на столе. После того, как мы молча поели, он объявил:

— Сегодня мы отправимся через горы к северо-западу. Я хочу посетить руины храма, посвященного Аполлону, и ты тоже можешь поехать со мной. Мы должны выехать немедленно, потому что путь неблизкий, и нам придется либо вернуться очень поздно ночью, либо заночевать где-то и вернуться только утром. Посмотрим, как пойдут дела. Сегодня будет день отдыха и развлечений после напряженности двух последних дней. А теперь иди и собирайся.

Когда я пересекал двор, занавески в окне нижней комнаты открылись, и я увидел лицо молодой женщины. Она улыбнулась и открыла дверь. Ее распущенные волосы свисали до талии, и на ней была голубая ночная рубашка.

— Доброе утро, — поприветствовал ее я.

Казалось, что она не слышала, что я сказал, потому что на ее лице ничего не отразилось никакой реакции. Я забыл спросить у Хамида, могла ли она говорить, поэтому я задал ей вопрос, слышала ли она, что я сказал. На этот раз она кивнула головой, и снова робкая улыбка появилась в уголках губ.

— Мы уезжаем сегодня на весь день, — продолжил я. — Вам нужна какая-нибудь помощь? Могу ли сделать для вас что-нибудь до нашего отъезда?

Она стояла в дверях, держась за ручку и пристально глядя на меня. Через некоторое время мне стало очень неуютно.

— Ну хорошо, увидимся завтра, — сказал я и поспешил в свою комнату, чтобы бросить в свою дорожную сумку вещи.

Был уже почти полдень, когда мы уселись в машину. Все заняло гораздо больше времени, чем я предполагал. Хамид на пару часов исчез в маленькой комнате за занавеской. Я загрузил в старенький «мерседес» провизию для поездки, которой, если нужно, хватило бы на несколько раз, поскольку мы собирались ехать по очень безлюдной местности.

Машина была очень старая, и, хотя мотор работал довольно хорошо, тормоза были плохие, а покрышки почти лысые. Когда мы поехали, я выразил свои сомнения по поводу длительности дороги и плачевного состояния машины. Хамид был раздражен.

— Верь, верь, — сказал он. — Доверься Господу и не волнуйся. Мы сделали с машиной все, что могли, так что же еще требуется от нас?

В одном из маленьких городков мы остановились в открытом кафе, чтобы выпить кофе. Рядом с нами сидел молодой человек лет двадцати; он завязал разговор с Хамидом. И хотя они говорили по-турецки, я понял, что разговор касался нашей поездки. Молодой человек что-то объяснял при помощи множества жестов, чертя своей вилкой на скатерти воображаемую карту. Наконец он пожал нам обоим руки, извинился и ушел из кафе.

— О чем вы говорили? — спросил я.

— Он рассказал, что как раз на прошлой неделе открыли новую дорогу, и она сэкономит нам по меньшей мере два часа. Видимо, она идет через горы, тогда как старая дорога проходит в долине. Он сказал, что это очень хорошая дорога, подъем на вершине немного крутой, но моя машина, без сомнения, легко преодолеет его. Если мы не поедем по ней, то нам придется ночевать где-то, потому что мы выехали очень поздно, а я хотел бы добраться до места сегодня к вечеру».

Как только мы поехали по направлению к новой дороге, Хамид стал очень веселым. Я никогда не видел его в таком хорошем настроении, полностью расслабленного. Одним из наших хобби было проектирование садов, и всю дорогу он показывал различные кустарники и растения, давая им характеристики и описывая их применение в медицине. Как только мы въехали на новую дорогу, он приказал мне остановить машину около крошечного кафе. Он стал кричать на людей, сидевших там, и казался очень рассерженным, показывая на землю у них под ногами и на стену за дорогой. Люди выглядели испуганными, а он, чтобы еще больше прояснить ситуацию, ударил рукой по машине, а затем велел мне ехать дальше.

— Что ты сделал? — спросил я у него.

— Я сказал им, что они невежественные глупцы, потому что они совершенно не знают, что окружены редкой травой, которая убивает паразитов, заражающих все вокруг».

Он все еще смеялся несколько минут спустя, когда мы услышали ужасный рев. За нами ехал очень старый мотоцикл. На нем сидели один за другим трое мужчин, все они кричали и размахивали руками, в которых были пучки травы. Я притормозил, чтобы они могли догнать нас. Мы все остановились на краю дороги. Я сидел, пока Хамид слушал то, что они говорили ему, а потом он опять кричал на них, несколько раз с силой ударив рукой по машине. Они выглядели очень смущенными, снова взобрались на мотоцикл и уехали.

— Что теперь?

— О, эти идиоты принесли не ту траву. Если бы они взяли эту траву, им пришлось бы провести неделю в ванне!

Вот такой был денек. Все было светлым и веселым, и даже машина, кажется, наслаждалась поездкой. Угрожающий грохот в моторе прекратился, и хотя теперь дорога шла на подъем и мы ехали на второй передаче, казалось, что все прекрасно. Но мало-помалу состояние дороги, тем не менее, ухудшалось, пока я не понял, что это уже вовсе и не дорога. Начиналась она как достаточно гладкая грунтовая дорога, но теперь мы ехали по пути, который можно было бы назвать проселком. Она была настолько узкой, что если бы мы решили повернуть назад, то у нас не было бы шанса, а если бы мы были вынуждены остановиться, то было очень сомнительно, что наши тормоза удержали бы машину на этом крутом обрыве. Я очень испугался, потому что за каждым поворотом становилось еще хуже. Слева возвышалась отвесная скала, а справа — пропасть глубиной около тысячи футов. Хамид казался совершенно невозмутимым; он сидел рядом и напевал какую-то мелодию. Я не осмеливался заговорить с ним, потому что знал, что не должен бояться. Но я боялся. Мне было ужасно страшно. И это было не из-за состояния машины и дороги; это была ответственность. Я вел машину, в которой находился учитель, ведущий по Пути, а при таких обстоятельствах любое происшествие могло стать фатальным. Напрасно я пытался обуздать свое воображение.

Дорога взбиралась все выше и выше, и каждый поворот на скорости в десять миль на пониженной передаче, казалось, длился целую вечность. Теперь колеи дороги были настолько глубокими, что невозможно было ехать в них, не боясь зацепиться днищем машины. Надо было ехать двумя колесами по подножию горы, а двумя другими по приподнятому участку между колеями. Я дрожал, и в довершение всего из мотора потянуло гарью. Должно быть, он перегрелся. Это означало, что надо остановиться, а у меня не было с собой воды.

На очередном повороте к нашей дороге слева примкнула узенькая колея. Я только успел заметить, что на нас что-то бежит, прежде чем нажал на все тормоза, какие у нас были. Молодой верблюд выскочил прямо на нас, слегка ударился о передок машины, замер на минуту, а затем побежал вниз по дороге, по которой мы поднимались. Я покрылся испаринои и никак не мог унять дрожь; я совершенно утратил хладнокровие.

— Почему ты остановился? — резко спросил Хамид. — Поехали. Уже темнеет, а фары у машины светят тускло.

Я просто не мог сдвинуться с места. Обе мои ноги находились на педали тормоза, а двумя руками я держался за рычаг ручного тормоза. Из-под капота поднимался дымок от мотора, и никогда в своей жизни я не был в таком отчаянии. Что делал в горах этот верблюд и откуда он здесь взялся ?

— Неужели ты не понимаешь, что ничего не происходит случайно? — резко спросил Хамид. — Верблюды не живут в горах, а этот бежал прямо на нас. И если бы ты не среагировал так быстро, он скинул бы нас в пропасть. Пожалуйста, перестань дрожать, и поедем. На горе могут быть и другие животные, но на самом деле это был вовсе не верблюд.

— Но это был верблюд, — возразил я. — Мы оба видели его.

— Откуда ты знаешь, идиот? Ты видел верблюда, но он вел себя слишком странно для верблюда, ты не считаешь?

— Что ты имеешь в виду, Хамид? — теперь я уже почти плакал от отчаяния и страха и не смог бы изменить положения, если бы машина покатилась вниз с горы.

— Я имею в виду, что это был верблюд, но он не был верблюдом. А теперь, пожалуйста, соберись и поезжай вверх, пока я действительно не начал сердиться.

Я сделал одно последнее усилие и заставил машину ехать. Казалось, что дорога поднимается все выше и выше. Хамид опять запел, а я до сих пор дрожал в нашем ненадежном убежище.

Солнце уже садилось, когда мы добрались до вершины горы. Вид равнин Анталии был захватывающим, но свет угасал, и не было времени на остановки. Нам предстоял длинный спуск, а дорога не стала лучше. Бог знает, куда она вела нас. Очевидно, человек в кафе не знал, о чем он говорил, когда советовал нам ехать этой дорогой. У меня промелькнула мысль, что, возможно, нам придется спать рядом с машиной, а с приближением вечера резко похолодало. В это мгновенье Хамид велел мне остановить машину.

— Нам надо ехать, — сказал я. — Становится темно.

— Необходимо остановиться, — заявил он. — Организм требует. — Он исчез в кустах, а через некоторое время появился оттуда, распевая, как будто ничего не произошло, как будто все шло как надо. — Поехали, — сказал он, усевшись в машину.

По дороге с горы его настроение стало меняться. Сначала он перестал петь, а потом стал очень молчаливым. Я пытался заговорить с ним и расспросить его о верблюде, но он не отвечал мне, неподвижно уставившись на дорогу впереди себя. Когда козья тропа вновь стала напоминать дорогу, мы были у подножия горы. Перед нами вытянулась длинная, изумительно ровная дорога, заново залитая гудроном. Указатель информировал нас, что мы находимся всего в четырнадцати километрах от места, куда мы направились сегодня утром.

— Мы сделали это! — закричал я, и в этот момент под машиной раздался страшный удар, мы остановились. Хамид не пошевелился. Он остался сидеть, бесстрастно глядя прямо вперед. Выбравшись из машины, я заглянул под нее. Дорога была залита маслом, а из поддона хлестала струя.

— Боюсь, что мы наехали на камень и пробили поддон, — сказал я. — И что теперь делать?

— Ты подождешь, пока проедет какая-нибудь машина, и договоришься, чтобы нас отбуксировали в ближайший город. На дороге не было никакого камня.

— Но он там был! Я слышал, как что-то ударилось о машину.

— Ну и где он? Если ты сможешь найти его, то покажи мне.

Поискав вокруг машины, я не нашел и следа камня или булыжника. Дорога была удивительно ровной, а обочина посыпана прекрасным гравием.

— Ну? — спросил он, сидя в машине. — И что ты скажешь ?

— Возможно, что-то случилось с мотором, — попытался я.

— Ничего не случилось с мотором. Не было и камня. Ты потерпел полную неудачу, и теперь мы застряли здесь, а ночь наступает. Ты ничего не припоминаешь? — При слове «ничего» он повернулся и воззрился на меня. Я стоял молча. Я не мог понять, о чем он говорит. На дороге был камень. Я пытался понять, в чем я потерпел неудачу.

— Ты проделал весь этот путь до Анталии. Ты спросил меня в Англии, буду ли я помогать тебе, а я ответил, что это опасный путь, и если ты не будешь верить, то мы оба споткнемся. С самого первого часа твоего пребывания здесь я просил тебя верить. Верить. Верить. И что делаешь ты? Сначала ты полностью проваливаешь испытание на смелость и ведешь себя как школьник-переросток, распустив нюни на горе, а потом, даже не заметив, что ты потерпел неудачу, ты объявил, что добился успеха, спустившись вниз. Как будто ты мог в чем-то преуспеть. Ты, мой друг, ничего из себя не представляешь, и чем скорее ты это поймешь, тем скорее ты сможешь понять, зачем этот путь. Как ты думаешь, кто был этот человек в кафе? Ты думаешь, что это была просто случайная встреча, и он сбил нас с пути по ошибке? Я говорил тебе, что не существует такой вещи, как случай. Он был не тем, кем казался, не больше, чем тот верблюд. Это был не обычный человек, а ты был настолько погружен в сон, что даже не заметил.

— Ты говоришь, что знал все это заранее?

— Конечно, знал, но на этот короткий период времени я решил стать твоим руководителем и учителем, поэтому я должен был принять то, что было послано тебе в качестве испытания. Я точно не знал, что произойдет, но что бы ни случилось, это следовало принять. Теперь это факт, что ты потерпел неудачу на каждом метре дороги. Так когда же ты научишься верить в Бога? Ты сказал мне, что хочешь Истины, но на самом деле ты хочешь Истины без любви. Бог это любовь, а без любви нет ничего. Если ты не веришь в Бога, то ты не сможешь дойти до Истины. Ты не можешь обойти Бога и считать, что ты доберешься туда сам. Это худший вид высокомерия. Ясно, что ты должен научиться смирению, прежде чем мы сможем работать вместе. Я переоценил тебя и тоже потерпел неудачу в своей миссии, если ты ведешь себя подобным образом. А теперь выходи на дорогу и попытайся найти машину.

Я был глубоко потрясен. Мне казалось, что я физически уничтожен. Я перешел на другую сторону дороги и взглянул на машину. Хамид сидел абсолютно прямо и неподвижно, его глаза были закрыты. Не было видно ни машины, ни грузовика — ничего. Я трясся от злобы и резкого холода. Хамид считал, что он сделал ошибку, а я был совершенно уверен, что я. Я бы никогда не выбрал учителя, который вел себя подобным образом, и неважно, что он говорит, — на дороге был камень. Я был болен от всего этого и сожалел о том, что вообще отправился в это путешествие. Как я мог быть таким глупым, чтобы отправиться за этим человеком через всю Турцию? Кто он был и чего хотел от меня? В настоящий момент я находился в ловушке, но как только представится возможность я выберусь из этой гадости, уеду из страны и вернусь в Лондон.

Звук мотора прервал мою тираду. Это не был ни грузовик, ни машина, но он определенно приближался. Было темно, поэтому я встал на середину дороги. Из-за поворота показался старый трактор. Я помахал водителю, чтобы он остановился и указал ему на нашу машину, знаками объясняя, что она сломалась, и, если возможно, чтобы он отбуксировал нас в ближайший город. Взглянув на меня очень серьезно, он вылез из трактора и медленно обошел вокруг машины. Хамид продолжал сидеть прямо с закрытыми глазами.

— Хамид, — позвал я, — я нашел трактор. Поговори с ним, пожалуйста!

— Говори с ним сам, — таков был его ответ.

Попытаться сделать так, чтобы меня поняли, было очень сложно; тракторист продолжал ходить вокруг машины, уставившись на нее, как будто она была с другой планеты. Он оглядел ее снаружи, заглянул внутрь, осмотрел колеса и бампера, поднял капот: «Йок», — произнес он, — что означает по-турецки «нет».

— Но что нет? — спросил я.

— Авто йок, — ответил он твердо.

— Я знаю, что она йок, — сказал я, — поэтому мы и хотим, чтобы вы отбуксировали нас, — и я стал делать всякие знаки перед машиной, показывая, что перекинул через плечо веревку и тащу машину за собой. Казалось, что это его не впечатлило, и он еще несколько раз повторил «йок». Затем он подошел совсем близко ко мне, у него изо рта несло чесноком, и пламенно произнес: «Лира, чок лира». Это значило, что будет дорого, но я не был уверен, говорил ли он о починке машины или он хотел так много за буксировку. Я спросил его, сколько, и он назвал невозможно большое число, написав его пальцем в масле на дороге. Я еще раз повернулся к Хамиду.

— Ты должен заплатить, — объявил он. — Нечего торговаться, раз мы в его руках.

— Но это почти все, что у меня есть с собой!

— Ты заплатишь и, более того, ты заплатишь еще и за ремонт машины, поскольку ты виноват в том, что произошло. А сейчас я устал, голоден и невероятно зол. Заплати, сколько он просит, и поторопись.

Несколькими часами позже наша машина стояла перед маленькой мастерской в деревне, а мы отыскали крошечную, грязную и душную комнату на постоялом дворе. Стоимость починки машины была чудовищно высокой, и Хамид не сказал мне больше ни слова, пока мы мрачно ркинали продуктами из машины. В комнате была одна большая двуспальная кровать, на которую мы улеглись в одежде. И как только я начал засыпать, Хамид грубо потряс меня за плечо.

— Запомни, — сказал он, — на дороге не было никакого камня. Если бы ты так глупо не прокричал «Мы сделали это», то мы могли бы и дальше ехать беспрепятственно. Теперь, пока ты не уснул, молись и проси прощения за свое высокомерие и беспечность. В противном случае наше путешествие окончено. — С этим он отвернулся, и скоро захрапел так, что сотрясалась вся кровать.

Человек в мастерской сказал нам, что починка машины займет по меньшей мере день, поскольку до начала работы им придется ехать в другой город за некоторыми запасными частями, а на машине, на которой они собирались ехать, уехали на свадьбу в другую деревню. Уехавшие на свадьбу должны были вернуться еще вчера, проинформировали нас, но, видимо, свадьба была очень хорошей, поскольку еще никто не вернулся оттуда. Я сидел и смотрел, как Хамид обращался к толпе, которая начала собираться около гаража. Я не мог понять, что они обсуждали, но я начал привыкать к манере Хамида. На самом деле неважно было, что он говорил, если кто-то был готов слушать внутренним ухом. Его слова имели более глубокое значение, чем то, что было на поверхности. Я наблюдал, как он говорил о каком-нибудь предложении из Корана или из трудов суфийских мастеров, и каждый из его слушателей выносил из беседы столько, сколько был способен усвоить, не больше и не меньше. Иногда он долго обсуждал какую-то определенную фразу, и тогда я начинал понимать, что вся энергия разговора была направлена на одного человека, который слушал правильно.

Со своей стороны, я до сих пор был потрясен событиями прошедшего дня. Мне было горько, и я сердился, но я чувствовал, что сдаваться на этой стадии было бы бессмысленно, потому что это покажет отсутствие настойчивости. Однажды, очень давно, Хамид сказал мне: «На этом пути надо стоять двумя ногами. Одна нога — это твоя предрасположенность или возможности, скрытые в тебе, а другая нога — это настойчивость. Одна без другой бесполезна».

Мне стало ясно, что если я собираюсь двигаться дальше, то мне придется избавиться от всех «знаний», которые, как я считал, я приобрел за эти годы. Эти три дня полностью лишили меня надежды в отношении того, что я сам стану учителем. Я понял, что не знаю абсолютно ничего. Во время одной из наших первых встреч в Лондоне Хамид сказал мне, что если мы действительно посвящаем себя этому пути, то нам дают именно то, в чем мы нуждаемся. Неужели я действительно нуждался во всем том, что пережил за это короткое время? Конечно, существовал иной способ проверить мою смелость, чем ехать через горы; ничто не могло убедить меня, что на дороге не было камня. И меня беспокоило то, что после всего прошедшего времени Хамид оставался такой же загадкой. Я на самом деле ничего не знал о нем. Получалось, будто контроль над ситуацией давно забрали из моих рук, и все, что должно было произойти, было неизбежно. Я продолжал бороться с этой идеей. Одно дело чувствовать неизбежность чего-то; и совсем другое — отдаться тому, что происходит. Легко понимать умом, что нужно идти к учителю полностью открытым, но выполнить это на деле очень трудно.

Но с наступлением дня я успокоился и решился больше верить. Делать было нечего, поэтому я пошел на прогулку в холмы за деревней. Все было тихо и спокойно в этот полуденный час. Призыв к молитве уже прозвучал, и деревня была пустынна. Сверху я мог видеть площадку перед гаражом и старую машину, оставленную на краю дороги. Постоялый двор находился за углом на соседней улице за несколькими домами. Что-то в этом виде спокойного пыльного городка вернуло меня во время, когда Хамид говорил об идее изменения пространства.

Он объяснил мне, что обычный человек верит, что он или она является причиной чего-либо, и, таким образом, все начинается с эго, проецирующего себя вовне на экран жизни. До тех пор, пока мы живем в этом пространстве эго, может существовать видимость изменений, но настоящее изменение не может произойти. Мне тяжело было понять, что означает настоящее изменение. Он сказал, что дело заключалось не в расширении сознания, а, скорее, в прорыве сознания. Чтобы прорвать сознание, ты сначала должен прийти к своей настоящей личности. Это означает жизнь вне всех концепций, всех идей, всех мыслей о том, чем ты можешь быть. Ты должен умереть в том, чем по своему мнению ты являешься, и родиться в то, что ты есть на самом деле; это настоящее наследие души.

Хамид также рассказал мне о другом пути видения жизни, когда позволяют рассматривать себя. Он описал спираль, движущуюся к центральной точке: «Все, чем ты являешься, — сказал он, — это смешанное выражение момента времени. Спираль постоянно движется к центру, вновь сформировывая тебя каждое мгновение. Но поскольку ты считаешь, что являешься причиной чего-либо, движение спирали блокируется. Богу нужен человек, но Он может привести человека к Себе только тогда, когда человек действительно знает, что он нуждается в Боге».

Потом он научил меня упражнению, которое он называл «изменение пространства», заключавшемуся в том, чтобы сидеть очень спокойно, сосредоточив все внимание в центре груди, медленно подчиняясь и понимая, что не ты наблюдаешь, а наблюдают за тобой; слушаешь не ты, а тебя; прикасаешься не ты, а к тебе; пробуешь не ты, а тебя, поскольку ты стал пищей Господа. «Сделайся вкусным! — сказал он. — Наконец, позволь, чтобы тебя вдохнули. Отдайся полностью вере и пониманию того, что ты бессилен перед лицом Господа, Первопричины».

Я сидел на холме, оглядывая несколько прошедших дней, и я понял, что я перестал искать и начал слушать ответ. Неожиданно я понял, что совершенно необходимо искать, задавать вопрос, а не отталкивать ответ, гоняясь за ним. Нужно спрашивать и слушать одновременно, будучи твердо уверенным в том, что ответ уже содержится в вопросе. Теперь я знал, что за мной наблюдают, что меня слушают, что я растворяюсь и становлюсь пищей для великого трансформационного процесса, который происходит во вселенной. Я уже больше не был сконцентрирован в месте, в котором все начинается с «маленького я», — скорее «Я» формировалось во мне. Я умирал и рождался одновременно, и чувства, которыми я пользовался, чтобы слышать, видеть, пробовать и прикасаться, были чувствами большего Существа, использовавшиеся с такой целью, которую не мог осмыслить человеческий разум. Я был всего лишь средством через которое рождался некий естественный порядок. И уже не нужны были вопросы и сомнения, поскольку в этом мгновении было нечто, стоявшее даже выше веры.

Я не помню, как долго я просидел на холме; но когда я, наконец, вернулся в деревню, я был очень спокоен. Хамид, очевидно, знал, что происходит, и не тревожил меня больше, лишь сказав, что машину починят утром, и мы сможем двигаться дальше. Казалось, что его гнев ушел, но он был занят разговором с механиком и его друзьями, которые собрались вокруг. Звуки незнакомой речи несли в себе энергию, но не значение, и мой разум переключился на женщину с голубой шерстью. Как только я представил, как она ждет в своей комнате в Сиде, сидя у окна, я почувствовал, что впервые могу видеть ее. Я позволил ей увидеть меня, смотреть на меня и через меня. И я медленно начал осознавать боль всех женщин, боль земли, ждущих быть узнанными, чтобы они смогли, наконец, стать свободными. Я уже рассматривал ее не как надломленного человека, находящегося на пути, а как живую жертву, призванную напомнить миру о нашей ответственности перед женщиной, в том числе и женщиной внутри мужчины — непризнанной душой, ожидающей быть рожденной на свободу. В эти мгновения она стала для меня зеркалом, в котором я мог видеть отражение моей внутренней женщины, и тот урон, который я наносил ей каждым мгновением забывчивости.

Хамид прервал мою задумчивость. Я начал говорить ему о своих мыслях, но он взял меня за руку: «Теперь ты немного видел, и тебе подарили вкус того, что должно прийти. Однажды ты узнаешь, почему она носит голубую шерсть, и тогда ты увидишь самую горячую часть пламени, голубой цвет пламени, находящийся в самом его центре. Завтра мы поедем дальше. Планы изменились, и теперь мы поедем в Эфес, чтобы посетить Марию. Мы сможем добраться туда на следующий день, если уедем рано, и у нас еще будет время, чтобы приготовиться перед тем, как пойти в ее часовню».

К следующему утру машину починили, и мы еще раз позавтракали хлебом и кофе, сидя на балконе маленького постоялого двора.

— Сегодня мы начинаем следующий этап нашего путешествия. Мы посетим то место, куда Дева Мария отправилась жить после распятия. Там есть часовня, и обычно я посылаю людей посетить Марию до того, как они приедут работать со мной. С тобой, однако, все было иначе. Мне нужно было увидеть, примут ли тебя те люди, к которым я посылал тебя в Стамбуле и Анкаре, прежде чем я мог планировать для тебя следующие шаги, — он вопросительно взглянул на меня. — Тебе тяжело понять эти вещи?

Вопрос застал меня врасплох; я задумался на минуту.

— Я не могу сказать тебе тяжело это или легко, — ответил я, наконец. — Идея путешествия совершенно новая для меня. В Англии мы больше не совершаем паломничества. Люди могут отправиться к Лурдес, но это не то. Мы не посещаем могил — такие вещи считаются суевериями. Фактически, до встречи с тобой идея Бога мало значила для меня.

— Но ты веришь в Христа, я надеюсь?

— Я не знаю точно. Я считаю, что существовал великий Мастер, которого звали Иисус Христос, но Дух Христа кажется утраченным. Я желал познать Дух; возможно, поэтому я отправился в это путешествие.

— Тогда зачем все эти поиски Дервишей? — Хамид улыбнулся и посмотрел на меня поверх своих очков. — Если ты хотел найти Дух, который является Христом, что заставило тебя проехать полмира в попытках найти Дервишей в Турции?

— Видишь ли, я чувствовал, что существуют какие-то тайные знания, которыми обладают Дервиши; они могли бы помочь мне.., — когда я произнес это, я понял, что это совершенно не было правдой. Мне пришло в голову, что я действительно никогда не задумывался, почему я гоняюсь за ними. Это казалось неизбежным, но вопросы Хамида заставили меня задуматься, а нужно ли мне было вообще искать их. Чего я искал на самом деле?

— Позволь рассказать мне немного о внутреннем значении Девы Марии прежде, чем мы приедем в часовню, — Хамид был полон решимости добиться от меня какого-то понимания.

— Прежде всего, ты должен понять, что хотя и будет казаться, что я говорю об историческом событии, все, о чем я говорю, заключено в тебе и происходит в настоящий момент. И никак иначе; и все, что произошло в нашем мире две тысячи лет назад, является частью развертки настоящего момента, не того момента, а этого самого мгновения. Дело не в том, чтобы заглянуть на две тысячи лет назад или попытаться восстановить этот момент в твоем воображении. Все, что тебе нужно делать — оставаться пробужденным. Будь пробужденным в этот момент внутри себя, и это станет твоим собственным пониманием. Может потребоваться время, чтобы оно развернулось в нашем мире, но Истина и развертка Истины всегда здесь. Он остановился и молчал так долго, что мой разум начал отвлекаться — на остатки нашего завтрака, на предполагаемую поездку в Эфес, на починку нашей машины. Наконец он наклонился ко мне на своем стуле и пристально посмотрел на меня.

— Я хочу, чтобы ты слушал меня внимательно, — сказал он. — УСПОКОЙ свой разум и просто слушай.

Твое тело — это Дева Мария. Дух — это Христос, Слово, выраженное через Гавриила, вечного предвестника. Дыхание это Дыхание Божьей Благодати, и именно оно оживляет душу. До тех пор, пока душа не оживлена Духом, она похожа на неоперившуюся птицу.

Существует много путей Господних, но путь Марии наиболее приятный и кроткий. Если ты сможешь слиться с Марией, с матрицей, с точной копией жизни, Божественной Матерью, ты примешь форму Христа и сформируешься в Христа в себе, и таким образом через дыхание Благодати Господа ты придешь в Сущее и узнаешь Его. Поскольку именно дыхание благодати дарует Сущее. Каждое мгновение Господь появляется в живой форме, и никогда не проявляется дважды в один и тот же момент. Мария произвела Христа в этот мир, потому что она была избрана для этой работы, и, таким образом, она была обучена знаниям о рождении. Сказано, что Гавриил, предвестник, появился перед Марией в виде человека. Она подумала, что он хотел ее как женщину, поэтому она застыла на мгновение, обратясь к своему Господу. Если бы она не расслабилась, то ребенок, зачатый в этот момент, родился бы бескомпромиссным, и с ним невозможно было бы жить. Твое тело это Дева Мария, Дух это Христос, дыхание — это дыхание Благодати Господа. Твоя душа остается спящей до тех пор, пока ее не оживит Дух Святой. Каждое мгновение нашей жизни где-то рождается ребенок. Рожденное дитя может стать осознающим Бога человеческим существом или бескомпромиссным в бесконечном соревновании с жизнью. Ответственность в понимании таких вещей безгранична. Если ты сможешь услышать то, что я говорю тебе сейчас, то ты начнешь понимать. Как только ты пропитаешься духом, ты сможешь, Иншаллах, начать понимать, но это не сделает твою жизнь легче или светлее. Она может стать тяжелее, тяжелее смыслом и целью.

Мария — это Божественная Мать. Мария находится в голубой части пламени и является матрицей всех божественных возможностей в форме, здесь, в нашем мире. Необходимо, чтобы ее узнали. Научись любить Господа всем своим существом, каждой частицей, сердцем, разумом, душой, и тогда, возможно, нам всем подарят понимание значения непорочного рождения. УЧИСЬ молиться, и твои молитвы вернутся к тебе от самой матрицы, которая формирует ребенка.

Суфия называют «сыном момента». Когда ты в каждом мгновении сливаешься с Марией, освобождается что-то, что дает ребенку возможность родиться, и то, что рождается, становится сыном момента. Этот ребенок может стать реализовавшим Бога, и тогда его можно назвать Суфием, или он может ходить по земле в неведении, спящим — еще не человек, не осознающий Бога и чудеса Его творения, ничего не зная о себе и, таким образом, не имея истинного понимания любви. Твое тело — это Дева Мария, — помни это каждое мгновение своей жизни. Это ответственность, которую мы должны принять, вступая в знание, в сущее.

Мария была избрана, чтобы выносить Иисуса, потому что она сохраняла свою чистоту, непорочность. Простые люди называют это качество «девственностью», но знающие понимают, что быть чистым означает быть полностью приспосабливаемым, течь с каждым моментом, быть подобно бегущему потоку, ниспадающему с вод самой жизни. Быть чистым значит распространять радость, а радость это развертка знания о совершенстве Господа. «Работа», которую ты искал — это Дух Господа, а дух Господа это Христос, пришедший освободить мир. Вечный предвестник всегда внутри, ждет, чтобы развернуть момент через Слово, и однажды, когда Марию узнают снова, произойдет второе пришествие Христа, проявившегося во внешнем мире. Помни о том, кем является Мария, и однажды, когда ты будешь готов и когда Господь пожелает этого, ты узнаешь, что я сказал тебе.

Большую часть дня мы ехали молча. И хотя я смог запомнить те слова, которые Хамид говорил мне этим утром, и даже смог записать их в свою тетрадь, я знал, что, возможно, пройдет много лет, прежде чем я пойму их истинный смысл. Я помню чувство смирения и стыда оттого, что я еще раз недооценил то, чему учил меня Хамид. Теперь мои поиски Дервишей казались бессмысленными; на самом деле мне казалось, что большинство моих поисков было потерянным временем. Во мне только крепло желание узнать, что стояло за всем этим путешествием, понять все краеугольные камни на пути в этот момент.

— Мы не будем останавливаться в Эфесе сейчас, — сказал мне Хамид. — Уже поздно, и мы должны попасть к Марии до заката. Переночуем здесь и осмотрим город завтра. Лучший способ добраться туда это пройти шесть километров пешком в гору, но я устал.

Подъем на гору был крутой, со множеством узеньких поворотов. С дороги открывался живописный вид городских окрестностей. Совсем немногое изменилось там со времен распятия, за исключением асфальтовых дорог и автобусных станций для туристов. Пастухи и козопасы бродили по горам со своими стадами, серо-зеленые оливковые деревья на террасах плодоносили от начала истории, а одежда, в которую были одеты мужчины и женщины на полях, была той же самой, что и всегда. Казалось, что мы въезжали в библейскую сцену, которая останется такой же, как и была, до окончания времен.

Я остановил машину на вершине горы и пешком пошел к часовне. Ресторанчики для туристов и сувенирные лавки похитили немного магии поначалу, но потом шум туристов затих, мы завернули за угол и увидели службу, шедшую на открытом воздухе. Алтарь был устроен на улице, и около сотни людей стояли на коленях на земле. Там были темнокожие турки с Востока, и женщины в ярко красных платьях, и паломники из Стамбула и Европы. Ощущение глубокого покоя и внутреннего спокойствия царило везде, и мне захотелось встать на колени вместе со всеми.

— Пойдем, — сказал Хамид. — Сначала к Марии.

Часовня оказалась маленьким каменным зданием, окруженным огромными деревьями. Внутри часовни было прохладно и сумрачно, она была освещена сотнями горящих свечей, каждая из которых была предложением любви. Мы купили свечи у дверей и зажгли их, тщательно укрепив в нишах, проделанных в стенах.

Хамид стоял перед алтарем и молился. Последовав его примеру, я попросил дать мне понять цель этого путешествия в непознанное и молился о том, чтобы прийти к Истине.

Мы пробыли в часовне недолго и направились в одно из ближайших кафе, чтобы выпить кофе.

— Возможно, для тебя удивительно, как это я могу обращаться к Господу через Марию, особенно, если я воспитан в мусульманской вере, — произнес Хамид, когда мы уселись. — Знал ли ты, что в каждой мечети есть ниша, где можно помолиться Марии? Мы не завязаны на одной форме религии. Нам интересна только истина, которая присутствует в каждой из религий, молчаливо ожидая, что ее откроют. Теперь ты знаешь, и впредь в своей любви к Господу выражай уважение ко всем Его Предвестникам. Некоторые Предвестники известны, а некоторые не будут известны никогда.

Сегодняшний день знаменует начало новой жизни для тебя, — в том случае, если ты был достаточно смиренен, и если ты действительно пришел с открытым сердцем, оставив все позади. Мария принимает только тех, кто приходит всем своим существом. Это то же самое игольное ушко, о котором ты говоришь. Для того чтобы пролезть в игольное ушко, тебе нужно отбросить все свои взгляды, понять, что ты не знаешь ничего. Чтобы Мария приняла тебя, необходимо, чтобы ты растворился в ней.

В традиции Ислама все начинается с принятия Единства Господа, с того, что существует лишь Одно Абсолютное Существо, от которого все происходит, внутри которого все существует. Я могу сказать, что я верю в непорочное зачатие, потому что я понимаю вещи, о которых мы говорим; я рассматриваю внутреннее значение слов и не оказываюсь пойманным в мире форм.

На сегодня сказано достаточно. Становится поздно, поэтому мы останемся на ночь и поужинаем в известном мне прекрасном ресторане, и отправимся утром».

Тем вечером я сидел на краю своей кровати в гостинице в Эфесе и обдумывал то, что услышал за этот день. Хамид ушел к себе в комнату, сказав, что хочет побыть один после посещения Марии. Мне хотелось того же, и я был рад возможности просто спокойно посидеть в одиночестве.

Моя медитация была прервана через некоторое время шумом шагов Хамида, когда он принялся ходить по своей комнате, расположенной над моей. Он казался взвинченным перед тем, как уйти к себе; теперь я слышал, как он ходил и ходил, и не мог понять, в чем дело. Неожиданно я услышал удар и звук бьющегося стекла, как будто он швырнул в комнате крупный предмет и разбил гору стаканов или тарелок. Я побежал наверх, перепрыгивая через три ступеньки, и постучал в его дверь. Сначала он не ответил, но потом я услышал: «Входи». Он стоял в центре комнаты. На столе перед окном лежала разбитая ваза, а его чемодан валялся на полу раскрытым, и вокруг была раскидана одежда. Он держал в руке свои очки, одно из стекол в них было разбито.

— Я слышал удар. Все в порядке?

— Нет. Что-то не так. Мы должны немедленно вернуться в Сиде. Собирайся, мы уезжаем немедленно.

— Но, Хамид, — возразил я. — Фары у нас едва светят, на улице темно, и нам придется ехать всю ночь, чтобы добраться туда.

— Какое это имеет значение? Сколько раз я должен говорить тебе, что надо верить. Там что-то не в порядке. Я еще не знаю что, но мы должны немедленно вернуться.

— Но откуда ты знаешь? — спросил я озадаченно.

— Достаточно. Забери свой чемодан и иди. И по дороге заплати по счету. — Затем он сгреб свою одежду, запихнул ее в чемодан и стал торопливо спускаться.

Очень скоро я присоединился к нему в машине. Было уже достаточно темно, и звезды усыпали все небо. Я заметил в небе половинку луны.

Всю ночь мы ехали. Хамид не проронил ни слова. Он или сидел прямо, глядя вперед, или откидывался назад и спал с громким храпом. Фары светили настолько тускло, что требовалась полная концентрация, чтобы не съехать с дороги. Поскольку туристический сезон еще не начался, машин было мало, и к рассвету мы были в какой-нибудь сотне километров от Анталии.

— Поезжай прямо в Сиде, — велел Хамид. — У тебя достаточно топлива ?

— Я не думаю так, стрелка почти на нуле.

— Неважно, надо верить — мы не можем терять время.

Последние двадцать километров я ехал со стрелкой, показывавшей, что топлива больше нет. Но оно, тем не менее, не кончилось, и мы добрались до дома, когда деревня начала пробуждаться.

Не дожидаясь, пока я поставлю машину, Хамид велел мне остановиться прямо перед дверью. Он вылезал очень быстро и ударился головой о край двери, уронив свои очки. Я побежал, чтобы подобрать их и отдать ему.

— Наплевать на них, — сказал он. — Пошли быстрее.

Мы вошли в дом. Я не имел ни малейшего представления, чего ожидать; казалось, что все в порядке. Хамид обежал дом, а затем бросился через двор в комнату девушки на первом этаже. Он постучал в дверь, но никто ему не ответил.

— Пойди и посмотри в своей комнате, — приказал он.

— Зачем? — спросил я.

— Там должно что-то быть. Иди быстро и посмотри.

Я побежал наверх, в свою комнату. Она сидела на краю кровати. Голубая шерсть была повсюду, на кровати, обмотанная вокруг столбика, рассыпанная по полу. Ее волосы были спутаны, а глаза сверкали в невероятной злобе. Она посмотрела на меня и обеими руками указала на конверт, лежавший на полу. Подняв его, я увидел, что он адресован мне через Хамида. Я позвал его, и он взбежал по ступенькам.

— Открой его, — сказал он, даже не потрудившись взглянуть на девушку, которая поднялась, чтобы поприветствовать его.

Это была телеграмма от моего делового партнера, короткая и прямая, как стрела: «Возвращайся немедленно, — начиналась она. — Это касается продажи твоего дела...»

— Ты безмозглый идиот! — кричал Хамид. — Ты сказал, что приедешь, закончив все свои дела, не оставив ничего позади. Теперь я понимаю, почему все так трудно шло. Просто убирайся. Возвращайся и доделывай то, что должен делать.

С этим он вышел из комнаты. Девушка все еще сидела там, ее огромные глаза смотрели на меня. Она едва ли поняла, что было сказано.

— Пойдем, — сказал я, — спустимся в твою комнату». Я повел ее вниз по ступеням; она осторожно несла груду шерсти двумя руками. Я открыл дверь одной рукой, придерживая девушку другой, и, проводил ее до стула возле стола. Теперь она молча плакала, крупные слезы струились по ее лицу.

— Я должен сейчас ехать в Англию, — сказал я. — Есть вещи, которые мне нужно сделать, и я вернусь как можно скорее. Мы сможем тогда поговорить?.

Она не ответила. Я побежал наверх в свою комнату и начал укладывать вещи.

 
 
Hosted by uCoz