Решат Фейлд

ПОСЛЕДНИЙ БАРЬЕР

Путешествие Суфия

 
СОДЕРЖАНИЕ

ПЕРВАЯ ГЛАВА
ВТОРАЯ ГЛАВА
ТРЕТЬЯ ГЛАВА
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
ПЯТАЯ ГЛАВА
ШЕСТАЯ ГЛАВА
СЕДЬМАЯ ГЛАВА
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
ЭПИЛОГВернутся в библиотеке

Вернутся на главную

 

ПЯТАЯ ГЛАВА

За каждым твоим «О, Господи» скрывается тысяча «Вот он я».

Мевлана Джелаледдин Руми

Это знание душа получает от души, — значит не из книги, не словами.

Если знание тайн приходит после опустошения ума, оно становится озарением сердца.

Мевлана Джелалэддин Руми

На следующее утро, как обычно, я пришел в комнату Хамида в 7 утра, но он еще крепко спал. На самом деле он храпел, глухие раскаты доносились из-под одеяла. Комната была завалена книгами и бумагами, и я догадался, что он бодрствовал почти всю ночь. Мое внимание привлекла кипа бумаг рядом с его кроватью, сложенная более аккуратно, чем остальное. Заголовок на первой странице гласил: «Путь служения и отказа — трактат о Суфийских мистиках XIII столетия». Под заглавием была цитата:

Земля и песок горят. Приложи свое лицо к горящему песку и к земле на дороге, поскольку все, кто ранены любовью, должны нести отпечаток на своем лице, шрам должен быть виден. Пусть будет виден шрам сердца, ведь по шрамам узнают людей, идущих путем любви.

Пророк Мухаммад (Мир и благословение ему)

Не в первый раз я поражался Хамиду. Кроме тех вечеров, что я провел с ним в его лондонской квартире, его жизнь была для меня тайной. Иногда я пытался разузнать что-нибудь, но он всегда уводил разговор в сторону, говоря, что его жизнь — это его жизнь, и мне нечего задавать вопросы. Его стремление сохранить тайну было столь велико, что я действительно не имел ни малейшего представления, кем он был.

Я гадал, был ли Хамид дервишем. Бумаги около его кровати заинтриговали меня, и я наклонился, чтобы взглянуть на них. Раскатистый храп все еще раздавался из-под одеяла, и хотя я знал, что вторгаюсь в его личную жизнь, соблазн был слишком велик, чтобы отказаться.

Я чуть было не взял верхний лист бумаги, когда Хамид проснулся. В первое мгновение он не заметил, что я был в комнате. Затем, когда он увидел меня, склоненного над бумагами, он сел в кровати, его лицо было искажено гневом: — Что ты здесь делаешь? Ты так ничему и не научился? Ты вошел в мою комнату без разрешения и имеешь наглость рыться в моих вещах! Что еще ты сделал? Куда еще ты заглядывал? Давай, скажи мне.

Я уверил его, что находился в его комнате всего несколько секунд и ничего больше не трогал. Я бормотал, что не хотел разбудить его, но, поскольку он велел прийти мне в обычное время, то я не знал, что делать, уйти или остаться. Я был болен от страха и стыда.

— Достаточно, — прервал он мои объяснения. — Ты совершил ужасную ошибку, и, по обыкновению, я выкинул бы тебя из своего дома. Согласно нашей традиции необходимо быть безукоризненно честным и уважать достоинство человека более всего остального. Ты молод, необучен, и англичанин к тому же, поэтому тебе было позволено сделать несколько ошибок, но теперь ты должен запомнить. Отныне ты не войдешь в мою комнату, не спросив прежде разрешения, и не будешь задавать вопросов до тех пор, пока тебе не предложат. Если ты будешь аккуратен и будешь вести себя как следует, мы сможем продолжать совместное общение. Если нет, то ищи себе кого-нибудь другого. Ты не настолько важен, ты знаешь. Ты можешь быть полезным средством выражения, но тебе очень легко можно найти замену. Это понятно? А теперь иди, вари кофе и готовь завтрак, и не приходи, пока я не позову.

— Прости меня, Хамид, — сказал я. — Пожалуйста, пожалуйста, прости меня.

— Вон! — закричал он. — Здесь нет места для сентиментальной ерунды. Нам нужно работать, и если ты хочешь учиться, ты должен продолжать и не заботиться о старых ошибках. Правильно, что ты сказал, что сожалеешь, но не жди жалости.

Пока я делал кофе, я понял, что действительно ждал жалости, вместо того чтобы просто извиниться и понять, что все уже позади.

Примерно через полчаса я услышал окрик Хамида из комнаты.

— Входи, — приказал он, — и принеси кофе. Его волосы еще были влажными после душа, и он поприветствовал меня, как будто ничего не случилось.

— Итак, — спросил он, — что ты усвоил?

Вопрос был настолько неожиданным, что у меня не оказалось готового ответа. Раньше он часто задавал такой вопрос, и каждый раз я попадался в ловушку. Он позволял мне представить какую-нибудь концепцию того, что произойдет дальше, и как только я начинал осваиваться в этой ситуации, он тут же заявлял или делал что-то, разрушая любую целостность понимания. Однажды, еще в Лондоне, я спросил его об этом. Он тогда ответил: «Чтобы вступить на Путь, необходимо разбить часы. Ты должен разрушить свою модель сравнений».

Я молчал несколько минут, пытаясь придумать ответ, который бы понравился ему.

— Я не знаю, как ответить тебе, — начал я. — Я недавно приехал, и поскольку был дезориентирован, то не знаю, что я усвоил. Все так ново, возможно, понадобится несколько дней, чтобы все достаточно прояснилось для меня, и я смог ответить на этот вопрос.

— Ерунда, — произнес он. — Ты просто упрям и ленив. Если бы ты просто слушал и верил, ты бы смог ответить мне. Естественно, что ты усвоил что-то. — Он выделил последнее слово и наклонился, пристально глядя мне в точку между глаз.

— Ну?

— Я усвоил, что я действительно не знаю ничего, и что сейчас я нахожусь в самом начале путешествия. До этого момента все было только подготовкой.

— Все и всегда только подготовка, — сказал он. — Это не ответ. Мы сейчас готовимся к приходу мира, но время, когда он придет, в руках Господа, а не в наших руках. Мы всегда должны находиться в состоянии подготовки. Подготовка это искусство быть бдительным. И если ты бдителен, однажды тебя могут впустить в настоящий мир. Но не надейся попасть в этот мир, если ты топчешься как лунатик во сне. Почти весь мир пребывает во сне, но не знает об этом. Ты не можешь проснуться, читая книги, в которых тебе говорят, что ты спишь. И даже когда учитель говорит тебе, что ты спишь, ты можешь не проснуться. Ты проснешься, только если сам захочешь этого, поэтому начинай работать над собой и избавься от всего мусора, чтобы добраться до природы того, кем и чем ты являешься. Пробуждение не является вопросом какого-то сверхнормального опыта. Я встречал многих людей, называвших себя медиумами, которые находились даже в еще более глубоком сне, чем те, кто ничего не знал об этом. Эти заблуждающиеся люди полагают, что если они могут вступать в контакт с неким «советчиком», это избавиет их от любой работы над собой. Они просто прикрывают свою боль еще одним набором иллюзий.

Единственное, что нужно сделать, это познать Единство Господа; тогда будет дано все. Если ты пытаешься найти Его фрагменты, аспекты Единой Реальности, то находишь лишь куски, а где же Единство? Если ты останавливаешься, чтобы полюбоваться цветами, то можешь забыть о том, что ты ищешь, и остаться с цветами. Конечно, они красивы, но чего хочешь ты? Всегда наиболее тщательно анализируй свои побуждения, внимательно присматривайся к тому, что ты делаешь и почему ты это делаешь. Непрестанно ищи свою истинную природу, но не для себя. Ты понимаешь?

Я слушал и чувствовал, что я на самом деле понял кое-что из того, о чем он говорил. Если ты пытаешься развить собственную личность (о существовании которой ты на самом деле не знаешь), то ты развиваешь иллюзию. Только если ты работаешь над собой для чего-то более великого, чем понимает разум, тогда можно сказать, что ты делаешь нечто полезное или даже конструктивное.

Я рассказал о своих чувствах Хамиду. Он казался довольным и несколько раз произносил: «А-а». Наконец он прервал меня, чтобы спросить, действительно ли мне понравились оливки.

Он еще раз застал меня врасплох.

— Конечно, понравились, — сказал я смущенно. — Я же сказал тебе вчера вечером, какие, по моему мнению, они были вкусные, и попросил тебя рассказать, как их нужно готовить, чтобы я смог приготовить их сам.

— Но ты не насладился ими в полной мере, если не понял их. Уразумел ?

Что он мог иметь в виду, спрашивая, понял ли я их? Это были прекрасные оливки, конечно, но как можно понять оливку? Я отчаянно искал ответ, в то время как Хамид беспристрастно смотрел на меня, прихлебывая кофе. Наконец, с раздраженным видом он сказал: — Ты же не настолько глуп, чтобы думать, что я говорил только об оливках, не так ли? Неужели ты действительно воображаешь, после всего этого времени, после всех этих вещей, о которых я говорил, что я буду тратить свое время, просто говоря об оливках? Иногда ты меня разочаровываешь. Слушай же, ради Бога. Ты здесь, чтобы учиться, так иди и прочисти свои уши и будь начеку. Любую историю, которую я могу рассказать тебе, можно понять на нескольких уровнях. Если ты находился на таком уровне, чтобы только послушать, как готовятся хорошие оливки, это одно дело; но ты должен быть в состоянии подняться выше этого, и, в любом случае, я не стал бы рассказывать об этом, если бы не знал, что ты можешь понять. Теперь слушай внимательно.

Соль, законсервировавшая оливки в бурдюках, — это обусловленность твоей жизни. От нее надо избавиться, прежде чем можно начинать делать какую-то настоящую работу. Чтобы достичь самых лучших результатов, нужно выбирать самые лучшие оливки, самого прекрасного качества. Оливки можно рассматривать как разнообразные аспекты себя самого; или можно сказать, что каждая оливка это отдельная личность, которая может быть полезна для Работы. Говорят: «много званных, но мало избранных». Банка, которая должна быть тщательно вымыта, во всех смыслах, это или твое тело, или пространство, занимаемое твоей группой. Вода принимает цвет сосуда, в котором находится, и мы хотим, чтобы эта вода была чистой, как горный поток. Вот почему так важно ритуальное омовение. Но мы уже говорили об этом.

Оливки становятся очень чувствительными после того, как из них убрали все консерванты, поэтому их помещают в банку осторожно и мягко и, конечно, осознанно. Затем следует кипящая вода. Это первое крещение, крещение водой. Это полное крещение, которое, в некотором смысле, в относительном мире очень болезненно. Ты должен понять, что этот путь требует осознанного страдания. Запомни, что на розовом кусте безупречная роза может вырасти только после правильной обрезки. Обрезка может ранить растение на время, но если растение в состоянии понять необходимость, оно каждый раз должно наполняться радостью при виде садовника с ножницами. Вступая на этот путь, мы должны понять необходимость страдания.

Вода остается в банке ровно настолько, чтобы оливки набухли. Кожица не должна лопнуть, поскольку если одна оливка будет испорчена, остальные погибнут. Повар должен знать, как долго вода должна оставаться в банке и при какой температуре.

Затем повар добавляет лимон и мяту. Какая хорошая смесь ароматов! Ты должен попробовать ее с жареным ягненком — великолепно! Это идеальная смесь кислоты и щелочи, положительного и отрицательного, инь и ян. Добавив, наконец, оливковое масло, мы приводим оливки в равновесие. Это заключительная часть процедуры и второе крещение. Это крещение Духа, сущности самих оливок.

Это алхимия, ты видишь, и это великая загадка. Ты должен добавить нечто в тигель, котелок, что станет сущностью того, что ты готовишь. Затем ты тщательно закрываешь крышку и оставляешь его на сорок дней и ночей, время, необходимое для того, чтобы прошли некоторые аспекты созидательного процесса. К концу этого срока все должно быть прекрасно смешано. Лимон и мята должны смешаться с оливковым маслом, плоть оливок и масла, смешанные с другими ингредиентами, должны стать единым целым. Цикл завершен, и все вернулось к своему источнику. — Он улыбнулся мне, заметив мое изумление. — Видишь, необходимо видеть дальше внешней стороны вещей. На свете, тем не менее, есть настоящие повара, и если бы ты смог есть приготовленную ими пищу, ты получил бы все, что необходимо для превращения непробужденного человека в человека, который своими глазами видит вселенную, своими ушами слышит дуновения ветра и прикасается к рукам Господа.

На минуту воцарилось молчание. Волны бились о скалы, и с площади до меня доносился лай собаки. В этом молчании было заключено спокойствие — и страстное желание. Я как никогда хотел, чтобы умерло все, что находилось в моем изолированном и эгоистичном мозгу, чтобы я мог превратиться во что-то истинное, в знание. Я хотел иметь возможность вернуться к повседневной жизни с рассказом о реальном мире, с чем-то, что могло бы помочь людям.

Хамид внимательно смотрел на меня. Мне нечего было сказать, но он выглядел довольным.

— Хорошо, — сказал он. — Сейчас ты приобрел малую часть знания. Хотя на самом деле малая часть знания это опасная вещь, поскольку она делает тебя настолько уязвимым, что тебя можно легко смахнуть с пути. В стремлении познать свою истинную природу можно быть открытым или открыться самому тому невидимому миру, который является более могущественным, чем тот мир, который ты можешь ощущать привычными чувствами. Ты можешь думать, что атомная бомба это мощная вещь, но она ничто по сравнению с силами стихии. Об этом можно говорить только тогда, когда ты намного сильнее, то есть когда ты пребываешь в состоянии полной уверенности. Во всяком случае, сейчас твое тело слишком слабое, потому что ты много сомневаешься и очень упрям. Тело всегда теряет энергию и слабеет, когда появляются сомнения. Но когда есть истинная вера, то все источники энергии становятся доступными для нас. Тебе еще предстоит длинная дорога. С завтрашнего дня ты будешь больше работать над своим телом. Поскольку ты долгое время был вегетарианцем, тебе надо быть осторожным с потреблением белков. Когда ты вовлечен в Работу, тебе требуется больше белка, чем обычно, потому что ты должен быть в состоянии сжечь все, что попадает в твое магнитное поле.

Когда ты со мной, и мы открыты и работаем вместе — это прекрасно; но когда это не так, то ты должен хорошо питаться, хорошо спать и хорошо заниматься любовью. — Он искоса посмотрел на меня, и я понял, что он говорил мне что-то, чего я не смог услышать. — Когда ты приходишь посидеть со мной, приготовься и будь открытым для всего, что будет дано тебе. В остальное время гуляй и наслаждайся солнцем и свежим воздухом. Не задумывайся над этим, если я не выдам тебе точных наставлений.

Я расскажу тебе еще одну историю. В Лондоне живет прекрасный учитель. У нее есть ресторан и большую часть времени она проводит там, но лишь немногие знают, кто она и какими знаниями владеет. Однажды я слышал, как она сказала одному молодому человеку, который также был моим учеником: «О, послушай меня, друг. Движение в Лондоне просто ужасное. На дорогах слишком много машин, люди злы и невежливы друг с другом. Машины едут и сталкиваются, случаются разнообразные неприятности. И теперь, когда ты приобрел немного, совсем немного знаний, ты должен научиться водить свою машину. Я — я очень хороший водитель. Я управляю своей машиной. Я не сталкиваюсь с машинами других людей, даже если они сталкиваются друг с другом. Я управляю своей машиной и наблюдаю, поэтому я делаю верные маневры. Запомни, сейчас ужасное движение во всем мире. Ты должен научиться быть хорошим водителем, когда ты находишься на дороге.

— Ты думаешь, что она говорила только об автомобилях? — спросил Хамид. — Нет, она говорила о движении в невидимом мире, которое сейчас увеличивается. Оно увеличивается, потому что оно агрессивное и его не признают. Так и люди, не зная о природе вещей, оказываются идущими по дороге, и прежде чем они восстановят контроль над ситуацией, происходит авария, и только чудом они оказываются невредимыми. Слушай, что я скажу, и молись, чтобы понять, а потом запомни, что понял.

С этим он поднялся, потянулся и, к моему изумлению, громко рыгнул. Я понял, что урок был окончен.

— Сейчас время для ланча, а тебе пора еще и отдохнуть. Мы выпьем немного ракии, а потом, возможно, полежим на берегу. Ты когда-нибудь пил ракию?

— Нет, — ответил я. — Я даже не знаю, что это.

— Тогда тебя ожидает сюрприз. — Его глаза сверкнули, и он немного протанцевал по ковру, кружась с вытянутыми руками. При этом он раскачивал руками, и его пальцы двигались как у индийского храмового танцовщика.

— Здесь танцуют только мужчины, — сказал он. — Когда-нибудь мы станцуем вместе. Но, поскольку ты англичанин до мозга костей, у тебя могут возникнуть неправильные мысли! — Он громко рассмеялся и, все еще пританцовывая, обнял меня. — Не волнуйся, — сказал он мне. — Тебе еще многому надо научиться, и танцы пойдут тебе на пользу. Я постараюсь пригласить цыган из соседней деревни. Ах! Какую музыку они играют! Мы будем есть только пойманную рыбу, и я познакомлю тебя с моим другом Мустафой. Он влюблен, а когда он влюблен, то он поет как ангел. Ну да. У нас будет вечеринка, и как повернутся планеты, так повернемся и мы. А ты, мой друг, научишься быть мужчиной и вести себя как мужчина.

— Я должен спросить тебя об одной вещи, — я долго раздумывал, прежде чем задать этот вопрос. — Пожалуйста, скажи мне, кто эта девушка в комнате в нижнем этаже ?

Он резко обернулся и посмотрел мне в лицо.

— Я же сказал тебе, — закричал он, — что ты не можешь задавать вопросы, пока не придет время, и тебе не дадут разрешения. Когда наступит нужный момент, ты получишь все, что тебе нужно знать. Это мое последнее предупреждение. Не спрашивай о вещах, которые тебя не касаются!

Я последовал за ним в кафе на площади. Он шел быстро, не глядя по сторонам, и я не знал, нужно ли было мне идти за ним или нет. Я шел в нескольких шагах позади него. Когда мы вошли в кафе, хозяин бросился, чтобы поприветствовать его, но Хамид отодвинул его в сторону. Он сел за столик с видом на рыбачьи лодки и громко приказал принести ему бутылку ракии. Я стоял на пороге открытой террасы до тех пор, пока он не приказал принести еще один стакан и жестом велел мне сесть напротив него. На дно каждого стакана он налил бесцветную жидкость, а затем до краев заполнил их водой. Жидкость приобрела молочный оттенок, напоминавший абсент. Он молча поднял свой стакан, коснулся им моего и выпил все одним глотком, показав, что я должен сделать то же самое. Я сделал большой глоток. Это было ужасно! Напиток обжег мое горло, мурашки побежали у меня вверх и вниз по спине, язык свернулся в трубочку. Я пытался улыбнуться ему, но моя челюсть застыла в положении, как будто я только что покинул зубного врача. Хамид уже вновь наполнил мой стакан.

— Выпей, — скомандовал он, — но теперь одним глотком.

И что это за духовное обучение? Одним судорожным глотком я осушил содержимое стакана.

Когда я вновь смог дышать, я посмотрел на него. Он уже налил себе второй стакан и разговаривал по-турецки с официантом. Не поворачиваясь, чтобы взглянуть на меня, он плеснул в мой стакан еще, наполнил его водой и продолжал разговаривать. Я осторожно отхлебнул, вкус напитка вызывал во мне отвращение, но я не хотел обидеть Хамида, который, казалось, получал огромное удовольствие. Напиток оказал на меня странное действие. Видимый мир становился все более плоским в двух направлениях, пока наконец я не понял, что, должно быть, совершенно пьян.

— Что с тобой? — спросил он резко. — Ты не умеешь пить! И это ты — англичанин? Алкоголь в умеренных дозах не вреден. Но ты выпил слишком много на пустой желудок. Это глупо.

— Но это ты наливал мне!

— И что с того? Разве у тебя не было выбора, пить или не пить? У тебя был выбор, но ты пошел напролом и выпил то, что было непривычно для тебя, и теперь ты совсем пьян. Не глупо ли это? Ты должен научиться быть проницательным и, если нужно, не подчиняться. А теперь иди и выбери на кухне то, что ты будешь есть. Я уже сделал свой заказ.

Я вдруг очень рассердился. Это была просто манипуляция. Он поставил меня в положение, из которого я не мог вывернуться, и теперь обвиняет меня в глупости. В какую игру он играет? В Лондоне он говорил, что нехорошо пить больше, чем немного вина за ужином, а здесь он набирается этого омерзительного на вкус напитка и велит мне делать то же самое. В самом деле, он велел мне сделать это...

От алкоголя меня штормило, а кроме того, он высвободил во мне столько злости, о которой до этого я и не подозревал. В кухне, куда я пришел, чтобы из больших дымившихся кастрюль выбрать себе то, что хотелось, я начал кричать на официанта, вертевшегося около меня с блокнотом, объясняя по-английски, что я не знаю, чего я хочу, и что мне все равно и что я хотел бы снова оказаться в Лондоне, где все происходило иначе.

Не понимая, что я говорю, он терпеливо улыбался мне, и когда я, наконец, показал на какие-то блюда, он все записал и проводил меня к столу.

— Ну хорошо, — вновь начал Хамид. — Какой урок ты извлек из всего этого? Если ты выпьешь еще, то, возможно, ты сможешь видеть более ясно.

Он налил еще раз в мой стакан и протянул мне его. Я выпил на этот раз даже не поморщившись. Я едва ли что-то чувствовал и был на грани того, чтобы распоясаться окончательно и начать кричать на него, на официанта, на ресторан. Все стало кружиться вокруг меня и неожиданно я почувствовал, что пришло время танцевать.

— Давай потанцуем, — сказал я Хамиду, пошатываясь. — Я испытываю непреодолимое желание танцевать. Может быть, ты научишь меня турецким танцам.

Я двинулся к центру площадки. Хамид даже не пошевелился. Он просто сидел и ел свой ланч.

— Давай,— кричал я,— давайте все потанцуем. — Я почти упал на руки официанта, подошедшего ко мне. Закружив его в старинном вальсе, я двигался по полу в сторону столика. Свободной рукой я пытался поймать Хамида. — Все должны танцевать вместе. Как прекрасно быть живым!

Затем, в последнем порыве, я споткнулся о ножку стола и рухнул прямо под ноги Хамиду с официантом, распростертым позади меня.

Удар немного отрезвил меня. Официант со смехом отряхивал одежду, но Хамид угрожающе молчал.

Он встал, склонившись надо мной, поскольку я лежал на земле, пытаясь сосредоточиться на внешнем мире.

— Это, — сказал он, — было наиболее отвратительное из всех представлений, которые я видел. Разве я не говорил, что тебе не следует пить? Немедленно отправляйся домой и ложись спать.

Каким-то образом я добрался до дома и рухнул в постель. Ракия ввела меня в странное состояние полусна и полубреда, где я был раздавлен страхом и ощущением вины. Я не был уверен, действительно ли вел себя так плохо в ресторане, или вся сцена была только плодом моих фантазий; в любом случае ощущение потери и подавленности еще раз ставило под сомнение цель моего пребывания здесь.

Невероятно, но это был всего третий день моего пребывания в Сиде; я потерял всяческое чувство времени.

День с Хамидом нельзя было измерить часами. Время постоянно дробилось. Удары ломали цикл нормальной жизни. Мне никогда не позволяли быть самодовольным, спорить с самим собой или оправдывать собственное замешательство. Одно замешательство следовало за другим с такой скоростью, что мой разум, привыкший к линейному мышлению, скоро достиг состояния смятения. Внезапно я припомнил, как Хамид говорил мне: «Божественное руководство заключается в том, чтобы довести человека до состояния ошеломления».

Но к замешательству прибавился всепоглощающий страх, что мой разум не выдержит. Могу ли я противостоять тому, что лежит за пределами разума и сознания? Единственной надеждой, как казалось, была безграничная уверенность в том, что страх, затуманивающий реальность бытия, пройдет. Возможно, если бы я освободился от этого, то смог бы слышать и видеть достаточно отчетливо, чтобы понять, что стоит за этим необычным путешествием. Но как стать свободным? Хамид говорил мне, что, как это ни парадоксально, но на пути познания те, кто сомневаются больше, часто становятся лучшими гностиками. Верить и сомневаться одновременно — это означает бросить себя в непознанное и в то же время постоянно задавать вопросы, чтобы мотивы всегда оставались ясными — как это может быть?

Лежа на кровати в этом полубессознательном состоянии, вызванном ракией, я понял, что испытывал скорее страх перед непознанным, чем знакомый страх неприятия. Каждый вступающий на духовный путь поступает так же по причине какого-либо неприятия; иначе не было бы никакого поиска. Если человек ощущает себя полностью принятым, то что же тогда нужно искать? Страх перед непознанным, с другой стороны, это то, с чем каждый повстречается раньше или позже. Я понял, что был заперт в этом страхе. Возможно, поэтому Хамид заставил меня напиться, сделав меня более гибким с тем, чтобы я смог увидеть проблему. Я почувствовал себя лучше, понял, что я опять оправдываю себя, пытаясь найти еще один утонченный способ отказаться от подчинения чему-то более великому, чем я сам. Я решил пойти прогуляться по берегу, чтобы избавиться от похмелья, а затем пойти и увидеться как можно скорее с Хамидом.

Берег был пустынным, с океана дул холодный ветер. Я пробежал по берегу и взобрался на вершину амфитеатра. Глядя на разрушенную арену, было легко представить себе те дни, когда греки и римляне жили в Малой Азии, когда в представлениях, разыгрывавшихся вэтом самом амфитеатре, человеческие существа использовались в качестве приманки для оголодавших животных. Многое ли изменилось за две тысячи лет? Те же самые вопросы до сих пор остались без ответа. Возможно, что ответов просто не существовало.

Движение слева сзади меня прервало ход моих мыслей. Я неожиданно смутился, как будто я был нарушителем, и притворился, что рассматриваю одну из разбитых колонн.

Мархаба, — произнес голос. — Приветствую. — Я повернулся и увидел старика, сидящего прямо позади меня на одном из сидений. Он улыбался и держал в руках корзинку яиц.

Мархаба, — ответил я и услышал быстрый поток турецкой речи. Я улыбнулся, извиняясь, и попытался объяснить с помощью полузабытой фразы из разговорника, что не понимаю его. Он слушал очень серьезно и несколько раз произнес: «А-а». Затем, посмотрев на меня испытующе, он спросил: «Мусульманин?» Припомнив наставления, я слегка наклонил голову, приложил свою правую руку к сердцу и произнес: «Алхамдолаллах» — «Благословение Господу».

При этих словах он спустился, чтобы сесть рядом со мной, и горячо пожал мне руку. Несмотря на то, что он застал меня врасплох, я старался не выглядеть слишком смущенным. Он что-то долго говорил, но я мог только кивать в знак согласия.

— Аллах, — заявил он. — Мохаммад Расул-Аллах. — Затем, приложив руку к сердцу, он представился: — Дервиш. Дервиш.

Я уставился на старика, понимая, что я, наконец, нашел — а, вернее, был найден — настоящим Дервишем! «Дервиш», — повторил он в третий раз и продолжил свою быструю речь по-турецки. Единственным знакомым звуком в этом потоке слов было «Мевлана». Каждый раз, когда он произносил его, он останавливался и смотрел на меня вопросительно. Я кивал и понимающе улыбался, хотя смысл его слов был выше моего понимания. Затем он взял мою руку и поцеловал ее. Придвинувшись ко мне поближе на каменном сиденье, он взял мою правую руку своей левой рукой и начал петь, его туловище раскачивалось взад и вперед, а голова ритмически двигалась из стороны в сторону. «Ху-Аллах», — пел он. Странно, но его голос был одновременно тонким и резонирующим, как будто звук проходил через него с большого расстояния. Он остановился и посмотрел на меня в ожидании: «Ху», — сказал он, положив свою правую руку мне на сердце. «Аллах», — он поднял свою руку к моему правому плечу. Как-то неуверенно я начал петь вместе с ним.

«Ху-Аллах, Ху-Аллах». Мое тело отвечало ритму, и, казалось, что каждый слог получал свое существование от самого себя, как будто звук и я были единым целым, каналом для выхода некой большей силы. Я чувствовал, что «Ху» находится высоко в моем горле, подобно кусочку океана, заключенному в морской раковине; «Аллах» вибрировал в моем сердце, глубоко и мощно. Я слышал и чувствовал звуки, но они выходили без всякого усилия, как будто я попал в измерение, которое существовало вечно, и позволил ему некоторое время течь сквозь меня.

Радость, которую я сначала испытал от этой неожиданной встречи, дала дорогу глубокой внутренней любви и убежденности, что все-таки существует нечто помимо разума; существует Господь; существует настоящий источник всей жизни. Мой страх ушел, оставив вместо себя полную уверенность в настоящем моменте и в этом старике, сидящем около меня.

Он изменил свою песню, оставив только слово «Аллах» и, произнося имя Господа с такой страстью, которая почти столкнула меня с каменного сидения. Воздух внутри меня теперь спрессовывался в солнечном сплетении, а затем он поднимался в сердце, вырываясь из моего сердца наружу на втором слоге этого слова. Этот феноменальный мир, мое тело, амфитеатр и берег, даже мое прошлое, все исчезло, поглощенное этим Именем. Больше не было будущего, было только это мгновение.

Пот катился по моему телу, и мы оба дрожали. Я был унесен в мир света и звука, в котором исчезла вся боль, все сомнения, и страдания, и страх. Неожиданно я почувствовал, как он сжимает мою руку, и понял, что он перестал петь, а я слышал только собственный голос. Я пытался открыть глаза, но не мог. Я услышал его долгий призыв, мягкий как ветер. Он отпустил мою руку и сзади потер мне шею. Когда я открыл глаза, он сидел прямо передо мной. Через него проливалось столько любви, что я едва мог взглянуть на него. Произнеся еще раз «Ху», он наклонился и лбом коснулся земли, показывая, что я должен сделать то же самое. Затем он взял обе мои руки и поцеловал их, а потом поднял и поднес их к своему лбу таким же образом, как это сделал Шейх в Стамбуле. Минуту мы сидели в молчании, потом он поднялся и наклонился, чтобы помочь мне. «Нет, нет», — протестовал я, но он твердо взял меня за руку, отряхнул от пыли мою одежду и повел меня по ступенькам вниз к берегу. Затем он низко поклонился мне и, попрощавшись, повернулся и пошел по берегу. Я повернулся и отправился в противоположном направлении, чтобы отыскать Хамида.

Солнце уже садилось, когда я вернулся в дом. Вопросы, которые я хотел задать Хамиду вечером, улетучились из моей головы. Вместо этого, войдя в дом, я обнаружил, что вообще ничего не могу произнести. Хамид посмотрел на меня испытующе и подал мне кофе: «Ты спал?» — спросил он. Я покачал головой и попытался объяснить, что произошло этим вечером, но никак не мог найти слов, и мне ничего не оставалось, кроме как улыбаться и пить кофе. Никто никуда не спешил, и мы довольно долго сидели молча. Наконец, я смог объяснить, что я испытал. Хамид слушал внимательно, иногда задавая вопросы об определенных деталях этого вечера. Когда я закончил, он спросил: — Ты знаешь, что все это значит?

— Немного, — ответил я. — Я знаю, что «Аллах» означает Господь, а «Ху» означает Он. Я слышал, что «Ху» — это первый звук, появившийся во вселенной. Но когда я спрашивал тебя об этом в Лондоне, ты не говорил вообще ничего.

— Тогда еще не пришло время, но теперь, когда ты получил такой подарок, мы немного поговорим об этом. Сегодня ты можешь задавать любые вопросы».

Но вместо того, чтобы дождаться моих вопросов, Хамид продолжал говорить. — Первая важная вещь, которую ты должен усвоить это значение слова зикр. Это арабское слово и оно буквально означает «воспоминание». Это является ежедневной практикой следующих по Пути. Существует много способов исполнения зикров, один из них тот, который был дан тебе сегодня. Звук «Ху-Аллах» используется многими орденами Дервишей. Из того, что ты рассказал мне о старике, которого ты встретил сегодня вечером, я понял, что он является Дервишем ордена Мев-леви, последователем Мевланы Джелаледдина Руми, что находится в Коньи. Это значит, что скоро тебе предстоит отправиться в Конью и засвидетельствовать свое почтение Мевлане.

Не дав мне ни единой возможности спросить о предполагаемом путешествии в Конью, он продолжил: — Ты можешь спросить, почему необходимо исполнять зикр, особенно с тех пор, как ты перестаешь быть ортодоксальным мусульманином. Ответить на этот вопрос непросто. Сначала нужно узнать значение зикра на многих уровнях, а затем ты найдешь для себя ответ. Полный зикр, который произносят мусульмане, звучит «Ла иллаха илла 'лла», что означает «Нет Бога, кроме Аллаха», но Дервиши произносят «Ла иллаха илла 'лла' Ху», что означает «Нет Бога, кроме Него, кто и есть Бог». Это говорит нам о том, что когда мы отвергаем наше обособленное существование и принимаем вечное присутствие Господа, то открывается еще большая реальность, лежащая в другом измерении.

Мы не являемся приверженцами религии или формы. Мы подразумеваем внутреннее значение, внутренний поток Истины, который выделяют все религии. Наш путь не является путем тех, кто не может оторваться от формы. Это для тех, кто хочет двигаться прямо к Сути. Зикр у ортодоксов звучит «Аллах-Ху»: «Он — Бог», а Дервиши говорят « Ху-Аллах».

Существует много способов исполнения зикра, и учитель должен знать уровень ученика, чтобы дать ему правильный вид зикра. Не должно отказываться от формы, если ученик все еще нуждается в форме. Правило гласит, если ученик не готов отказаться от формы, тогда дай ему упражнение, — он рассмеялся, откинувшись на стул.

— Но нужно, чтобы ты знал о зикре, — продолжил он, — поскольку правду можно узнать лишь если ты постоянно находишься в состоянии воспоминания, ты всегда осознаешь. Я могу обучать только исходя из собственного опыта, поэтому я научу тебя воспоминанию о Господе через зикр. В других традициях, конечно, существуют другие методы, как, например, в христианстве постоянное повторение молитвы Иисусу «Господи, помилуй». Но ты никогда не должен сравнивать пути, или считать, что один лучше другого, поскольку такие суждения вызывают только разделение и дисгармонию. Что важно, так это поминание, обращение к Богу. Если оно приходит только из головы, то тогда ничего не произойдет. Только если зикр повторяется в сердце, ты получишь ответ на свои молитвы.

Ты можешь поинтересоваться, почему я обучаю тебя, европейца, исполнять зикры по-арабски. Дело заключается в звуке. Арабский это живой язык, наиболее близкий по звучанию к древнему арамейскому, от которого произошли иврит и арабский, а у самих звуков существуют определенные смысловые оттенки, которые невозможно перевести на другой язык.

Отныне ты будешь продолжать исполнять особую форму зикра, которую ты узнал сегодня. Каждый день ты должен размышлять над значением слов. Полным значением слов «Ла иллаха илла 'лла' Ху» является «Нет, нет Бога, кроме Него, кто и есть Бог». Ты начинаешь с отрицания, отрицая все таким образом, что остается только Он. Это значит, что ты отказываешься от своей маленькой воли в пользу большей воли, Воли Господа. Когда ты сделал это, ты утверждаешь его имя криком «Аллах», а затем, если ты очень спокоен и внутри тебя пусто, ты можешь услышать его ответ — «Ху», «Я есть то, что я есть». Это ответ из-за пределов запредельного, звук потока Божественной Сути, выше всяких определений.

Мы начнем с завтрашнего утра. Сначала ты должен осознать значение слов, затем повторить зикр полностью, «Ла иллаха илла 'лла' Ху», тридцать три раза, потом ты должен произносить зикр «Ху-Аллах», как научил тебя, старик настолько долго, насколько ты сможешь быть сконцентрированным в сердце.

Пообещав Хамиду, что начну исполнять зикры с утра, я спросил его, знал ли он этого старика и откуда он пришел.

— Разве это важно? — спросил он. — Почему ты всегда так любопытен? Важно то, что он был там, и ты тоже был там — оба в одно и то же время в одном и том же месте — и вы встретились. Я не думаю, что так важно, кто он. Момент уже прошел. И кто знает, возможно, старика там и вовсе не было, он был только в твоем воображении.

— Но я видел его, и он научил меня исполнять зикр, — возразил я.

— А-а, но не заключено ли все внутри тебя? — Последовала длинная пауза. — Хорошо, — наконец сказал он. — Это было достаточно сложно. Но однажды ты поймешь, что все то, что ты переживаешь внутри, проявляется во внешнем мире, чтобы ты смог увидеть себя, подобно отражению в зеркале. Нет, я не знаю, кто он был. Возможно, он просто проходил мимо. Они иногда так делают. Или, может быть, он нес корзинку яиц для своей семьи. Если это так, то ты встретишься с ним еще раз, а если это не так, ты не увидишь его. Ты всегда должен помнить, что существует Одно Абсолютное Существо. И поэтому, если ты повстречаешься с этим Дервишем или с другим, это разнообразие Единого, что и является чудом; на самом деле ты увидишь всего лишь другое проявление этого Существа. Это ты уже понимаешь? Видишь ли, два мгновения никогда не бывают одинаковыми — это чудо жизни. Одинаковость это не чудо, это разнообразие Единого, что и является чудом. Как удивительно знать, что Господь никогда не проявляется одинаково дважды, поэтому каждое мгновение — это акт полного творения. Ты помнишь, как я однажды сказал тебе, что время — это непреложный атрибут Господа?

В который раз я испытал шок и ощутил искривление времени, как будто вопрос Хамида вытряхнул мой разум за пределы возможностей текущего момента.

— Я не понимаю, Хамид, как и почему все эти вещи происходят со мной. Все это так странно и, кажется, этому не находится логического объяснения. Происходят всякие вещи — например, появление Дервиша на берегу, — и все же ты ведешь себя так, будто ничего не случилось.

— Но ничего и не случилось, — возразил он. — Как что-то может случаться? Во всяком случае, что ты подразумеваешь под «случается»?

— Я имею в виду, что все эти события имели место, одно за другим или, возможно, одновременно, и я не знаю, что происходит, или кого или что я ищу, или даже кого или что наблюдаю.

— Великолепно, — Хамид выглядел вполне довольным. — Если ты достигаешь такой точки, когда ты ничего не знаешь, и ты прекрасно осведомлен об этом, ты можешь начинать двигаться по пути. Все, что я могу сделать, так это устроить для тебя ситуации, которые помогли бы тебе дойти до этой точки. На самом деле, конечно, я не делаю ничего, поскольку существует только Господь. Мы всего лишь Его актеры на сцене, устроенной Им, так чтобы Он мог видеть Себя. Ты можешь ежедневно обдумывать предложение из Хадиса Пророка (мир и благословение ему): «Я был скрытым сокровищем, и мне нравилось быть известным, поэтому я создал мир, чтобы я мог быть известным».

Я пытался понять то, что он говорил, но чем больше я пытался, тем больше уставал, и я понял, что мой разум просто не мог понять то, что он говорил мне. Я спросил, нет ли еще кофе.

— Но, может, теперь ты выпьешь ракии, ведь солнце уже зашло? — он рассмеялся и пошел за бутылкой.

— Я не буду, — сказал я. — Я не хочу повторения утреннего спектакля.

— Но ты должен учиться контролировать себя. Если ты не выпьешь сейчас, то как же ты узнаешь, что ты можешь? Как я тебе уже говорил, алкоголь в умеренных дозах не вреден. Выпей. — Он налил мне ракии. Казалось, что все пути к отступлению отрезаны.

— Тогда только одну, — сказал я, и мы выпили молча, пока я набирался смелости задать вопрос, который постоянно был у меня на уме.

— Поскольку ты сказал, что я могу задавать вопросы сегодня, то могу ли я спросить тебя еще раз, кто эта девушка, живущая в комнате на первом этаже?

— Я сказал, что ты можешь задавать вопросы, — ответил он, — но я не сказал, что буду отвечать на них. Еще не время говорить о ней, но я могу сказать тебе, что она была очень больна, и я присматриваю за ней. На пути самопознания есть много опасных ловушек, когда разрушаются иллюзии, чтобы обнажить истинную природу нашего существа. Учитель, не знающий, что он делает, или развивший определенные силы без необходимого опыта или знаний, может стать причиной того, что покровы спадут раньше времени. И тогда ученику уже не за что держаться. С девушкой как раз такой случай; но есть еще кое-что кроме этого. Она ждет, чтобы ее узнали. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ты имеешь в виду, что она хочет быть узнанной, как женщина?

— Я подразумеваю, что она ждет, чтобы быть узнанной, как все женщины. Моток шерсти — это печаль матрицы ее мира. Она ищет нить, которая привела бы ее туда, где все это началось. Интересно, сколько людей в мире находятся в таком же положении. — Он посмотрел на меня долгим взглядом, и я понял, что должен обдумать вопрос на своем уровне. Он никогда ничего не говорил или не делал без цели. Я молчал, пытаясь придумать ответ, которого он ждал от меня.

— Неужели ты еще не понял, что все женщины находятся в одинаковом положении? До тех пор, пока женщина не узнана мужчиной, она не может быть полностью свободной. Мужчина забыл слишком многое. Хотя, если он узнает женщину, то он освободится. Он станет целостным. Женщина, земля ждала так терпеливо, но, может случиться, что ее терпению придет конец.

Женщину прислали к нам, чтобы мы могли помочь ей, но она также является предупреждением и примером. Будь нежен и осторожен с ней. Она слаба, но есть шанс, что однажды она сможет найти конец в мотке шерсти.

Сегодня я хочу побыть один, поэтому, пожалуйста, развлекайся по своему выбору. Завтра мы отправляемся в путешествие.

— Но я думал, что сегодня будет вечеринка.

— Должна была быть, но это было тогда. А теперь, пожалуйста, оставь меня. Если ты увидишь девушку, и окажется, что она не ела, возьми ее с собой в ресторан. УВИДИМСЯ утром.

Я не видел ее в тот вечер. Я надеялся, что она появится во дворе, но занавески в ее комнате были задернуты, и когда стемнело, не появилось никакого огонька. Должно быть, она ушла куда-то. Я ужинал в ресторане один, размышляя о прошедшем дне и делая кое-какие заметки о том, что мне рассказал Хамид. Я легко заснул в ту ночь.

 
 
Hosted by uCoz