Решат Фейлд

ПОСЛЕДНИЙ БАРЬЕР

Путешествие Суфия

 
СОДЕРЖАНИЕ

ПЕРВАЯ ГЛАВА
ВТОРАЯ ГЛАВА
ТРЕТЬЯ ГЛАВА
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
ПЯТАЯ ГЛАВА
ШЕСТАЯ ГЛАВА
СЕДЬМАЯ ГЛАВА
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
ЭПИЛОГ

Вернутся в библиотеке

Вернутся на главную

 

ДЕСЯТАЯ ГЛАВА

Как волны над моей головой описывают круг, Так в священном танце вертишься ты и кружишься. Танцуй же, о сердце, вертящимся кругом будь. Сгори в этом пламени — не свеча ли Он?
Мевлана Джелаледдин Руми

Позволь Твоему слову, Господь, стать выражением моей жизни.
Хазрат Инаят Хан

Хозяин отеля принял меня так, словно я был гостем в его доме, отнеся мои вещи в ту же комнату, в которой я спал несколькими неделями ранее. На этот раз он настоял, чтобы я поел, и принес поднос с халвой, медовыми пирожными и кофе. Он вовсе не удивился, увидев меня снова, и очень вежливо спросил, чем я занимаюсь. Я знал, что ему не терпелось узнать, зачем англичанин опять вернулся в Конью в это холодное зимнее время, но я едва ли мог объяснить даже самому себе, как оказался здесь еще раз.

В тот вечер, когда я сидел в своей комнате, пожелав спокойной ночи хозяину, мой разум был занят данным мне заданием — просидеть три дня и три ночи перед гробницей Мевланы Джелаледдина Руми.

Из прочитанного мной я знал, что Конья была великим духовным центром семь столетий назад, во времена Руми. Многие суфийские мастера собирались в этом городе, и все основные религии мира пришли в Малую Азию на как будто заранее подготовленное пересечение путей, слияние воедино внутренних истин, подчеркивающих внешние формы религий. В это время из Китая пришел Буддизм, и, конечно, к этому времени Конья уже являлась великим центром Иудаизма и Христианства, а также Ислама.

Я читал, что Руми родился в Персии в 1207 году. Он поселился в Конье, где, как полагают, у него было десять тысяч последователей и где он умер в 1273 году. Имя Руми тесно связано с именем Шамси Табриза, «Солнца Тебриза». Существует множество рассказов о первой встрече этих двух необыкновенных людей. В одной из таких историй говорится, что во время их первой встречи Шамси Табриз схватил рукописи книг, которые до этого момента были делом всей жизни Руми, и бросил их в колодец со словами: «Ты хочешь получить их обратно? Я обещаю, что они будут сухими». В это решающее мгновение Руми признал в Шамси своего духовного учителя и бросил рукописи, представлявшие его прошлую жизнь. Оставив свою семью и своих учеников, он последовал за Шамси в уединенное место и оставался там два с половиной года. Ученики Руми рассердились на Шамси и, как говорят, в конце концов убили его, хотя его тело так и не смогли найти. Но к этому времени его работа была выполнена, и в течение семи столетий влияние Руми распространялось по миру через его мистические труды, стихи и через орден Дервишей Мевлеви, который был основан на его учении.

Это было все, что я действительно знал о нем, и все же я не совсем верил в то, что присутствие великого суфий-ского мастера существует до сих пор, даже семь столетий спустя после его смерти. Предположительно, я уже имел опыт, на что похож открытый контакт с живым присутствием человека, умершего много лет тому назад, но теперь я вспомнил, как Хамид сказал мне в Англии, вручая почтовую открытку: «Однажды, Божьей волей, ты посетишь это место; и если ты сделаешь это, то ты будешь знать, что твое настоящее путешествие началось».

На следующее утро, исполнив ритуал омовения с особой тщательностью, я направился к могиле Шамси Табриза. На этот раз ворота были открыты. Площадь перед зданием была пуста. Ветер кружил обрывки бумаги вокруг деревьев, а мелкие капли холодного дождя сверкали на тротуаре. Прямо около двери стояла полка для обуви, на которой были аккуратно расставлены три или четыре пары обуви. Я разулся и вошел в комнату. В тусклом свете масляных ламп, горевших на другом ее конце, я смог разглядеть только силуэты группы молившихся людей.

Хотя ни одна из этих деталей не имела значения, потому что как только я переступил порог, уже невозможно было избавиться от невероятного присутствия, заполнявшего комнату. Как будто я вошел в другое измерение, где сила любви настолько велика, что разбивает вдребезги все предвзятые мысли, начисто вымывает прошлое, врывается вовнутрь, чтобы отпереть дверь к сердцу. Помню, что я пытался молиться; хотя не было нужды в том, чтобы говорить или делать что-либо. Нужно было только открыться и позволить этому присутствию любви войти в тебя. Я не знаю, как долго я простоял там, также я не помню, как я уходил оттуда и направлялся к гробнице Руми для своего длительного дежурства. Только что я был в гробнице Шамси Табриза, а в следующее мгновение я оказался во дворе около гробницы Руми, сидящим на лавочке у фонтана, а воротник моего мехового пальто было аккуратно приподнят, чтобы защитить мое лицо от ветра. Я прошел в открытые ворота, пересек дворик и увидел, что дверь, ведущая в гробницу и музей, открыта. Я вошел, отметив великолепие здания и самой гробницы, знакомое мне по изображению на почтовой открытке, которую Хамид дал мне в Англии, а затем снова вышел во двор, намереваясь начать мое долгое дежурство.

Я просидел на скамейке совсем недолго, когда почувствовал легкий удар по правому плечу. Мне потребовалось невероятное усилие, чтобы открыть глаза, и сначала я не мог сфокусировать их. Когда я все же сделал это, то я увидел человека в униформе и в фуражке, склонившегося надо мной и глядевшего на меня довольно строго.

Йок, — сказал он.

— Что йоте? ответил я, не совсем понимая, что происходит.

Йок, — твердо повторил он, выпрямившись и показывая на ворота. Я начал протестовать, но он прервал меня, пригласив еще одного человека в униформе. На этот раз сомнения не было, поскольку этот человек говорил по-английски: — Я сожалею, сэр, но сидеть около гробницы запрещено. Поэтому идите посетить Мевлану, а затем мы проводим вас в музей, да?

— Но, видите ли, — пытался объяснить я, — меня просили посидеть здесь. Я имею в виду, что мне велели сидеть здесь три дня и три ночи.

— Это невозможно. Пожалуйста, уходите.

Собралась толпа, и, как всегда, была горячая дискуссия на турецком. Первый человек в униформе, повернувшись ко мне спиной, рассказывал им об этом, а второй угрожающе стоял надо мной, показывая на ворота. Я ехал за несколько тысяч миль от Англии, исколесил Турцию и, очевидно, приближался к концу своего путешествия, получив специальные наставления от того, кто был, несомненно, важным человеком в Стамбуле, просидеть около гробницы три дня и три ночи. Я решил упорствовать и не двигаться. Самое худшее, что они могли сделать, это позвать полицию, но в тот момент прибытие даже всех полицейских сил казалось несущественным. Я опять закрыл глаза, глубоко вздохнул и попытался представить, что вокруг не было никого.

Казалось, что это подействовало, но потом я почувствовал еще один удар по плечу, который на этот раз был более сильным, а затем кто-то потряс меня за плечо. Я продолжал свою медитацию, пытаясь стряхнуть его руку.

Но потом я услышал еще один голос, такой добрый и мягкий, что я открыл глаза и увидел старика с седой бородой и в голубом костюме в полоску, стоявшего там и улыбавшегося мне.

Старик взял меня за обе руки, поцеловал их, поднял их к своему лбу в приветствии. Он помахал кому-то из толпы. Это оказался Фарид, молодой человек, переводивший мой разговор с Шейхом во время моего предыдущего визита в Конью. Мы тепло поприветствовали друг друга. Я был так удивлен, увидев его, у меня было столько вопросов к нему, что я едва мог говорить.

Старик объяснял мне что-то по-турецки. Фарид немного послушал, а затем повернулся ко мне: — Дэдэ говорит, что он знал, что ты придешь. Он говорит, что ты должен идти с ним в его дом, где он приготовил комнату для тебя. Пожалуйста, пойдем, и я тоже пойду с вами и буду переводить.

— Но.., — начал протестовать я. Но тут же был прерван новым потоком турецкой речи.

— Дэдэ говорит, что он знает, что тебе были даны определенные инструкции, но теперь это не имеет никакого значения, и здесь на самом деле нельзя сидеть. Кроме того, гробница закрывается через полчаса.

Старик лучезарно улыбался мне, словно я был его другом всю жизнь.

— Пожалуйста, спроси его, — сказал я Фариду, — не знает ли он человека в Стамбуле, который послал меня сюда?

Мой вопрос был переведен старику, и он разразился смехом, заставив всю толпу смеяться вместе с ним.

— Он говорит, что, конечно, знает — иначе, как бы он узнал, что ты придешь сюда?

— Но если они знают друг друга, то почему тот человек в Стамбуле не знал, что я не смогу сидеть здесь и выражать свое уважение Мевлане?

— Дэдэ говорит, что он знал, что ты не сможешь сидеть здесь, но важно было намерение, а не само сидение.

Все это переводилось к удовольствию толпы, которая была заворожена тем, что здесь происходило. Даже охранники счастливо улыбались. Когда было произнесено слово «Мевлана», на мгновение стало тихо. Я стал центром внимания, каждый хотел поговорить со мной. Фарид поворачивался от одного человека к другому, объясняя, как мог, ситуацию. Наконец, когда стали закрывать ворота, толпа потихоньку разошлась. Мы втроем остались у гробницы. Фарид остановил такси, и мы поехали по узким улочкам Коньи.

Время, которое я провел с Дэдэ (Дэдэ означает «дедушка» или «старый человек»), стало передышкой после борьбы, страданий и напряжения последних недель. Доброта Дэдэ, его вера, его отношение ко мне как к другу были всегда очевидны. Мне казалось, что в то мгновение, когда я вошел в гробницу Мевланы, я оказался в спокойных водах после шторма, который продолжался всю мою жизнь.

Дэдэ не оказывал на меня никакого давления и, казалось, хотел предоставить мне наилучшие условия для отдыха. Его жена готовила простую еду по вечерам, и Фарид всегда был рядом, если требовалось. Хотя большую часть времени мы проводили в молчании. Мы вставали рано утром, выходили из дома к водопроводному крану во дворе и совершали омовение. Потом, после призыва муэдзина, Дэдэ совершал утренние молитвы. Позднее, после завтрака, мы отправлялись в музей около гробницы Мевланы. Остановившись на мгновение перед порогом, Дэдэ скрещивал руки на груди и кланялся, прежде чем войти внутрь. Фарид объяснил мне, что это традиция: никогда не переступать любого порога, не остановившись снаружи на мгновение, чтобы оставить свои проблемы, напряжение и негативные эмоции на улице, а не нести их в дом, в котором вы являетесь гостем. В одной из комнат Дэдэ всегда кланялся надписям, украшавшим стены. Одна из этих строк, как сказал мне Фарид, гласила: «Воистину Господь Прекрасен и любит прекрасное», а другая: «Единственная цель Любви — Красота».

После того как мы проходили по нескольким комнатам музея, останавливаясь в определенных местах, мы выходили во двор и разговаривали о жизни и учении Руми.

Дэдэ сказал мне, что Путь не предполагает какой-либо формы, но может показаться, что осуществляется следование определенным ритуалам. Фарид объяснил:

— Наша религия — это религия любви, но, в то же время, это не религия в том смысле, в котором вы понимаете ее. Мы выполняем свои практики не для того, чтобы прийти к пониманию Господа. Скорее мы сначала признаем Единство Господа, а все остальное вытекает оттуда.

Мне казалось, что было бы неправильно расспрашивать Дэдэ в такие моменты. Произнеся речь или рассказав историю, он обычно улыбался и оставлял ее мне, чтобы я поработал над внутренним значением слов. Однажды он сказал мне, что существует четыре уровня понимания и что в моих силах слушать его с наиболее полным осознанием, чтобы я не воспринимал вещи буквально.

— Дэдэ говорит, что большинство людей понимают только на наиболее очевидных уровнях. Они читают Коран или священные книги и не видят, что все написанное имеет другие, более глубокие значения, чем те, что лежат на поверхности. Вы можете прочитать в Коране о сражении и думать, что речь шла только о нем, но это сражение было не только историческим событием. Это сейчас. Если ты рассмотришь его с этой точки зрения, то сможешь понять его на другом уровне — аллегорическом. Дэдэ говорит, что если ты слушаешь истории, которые он рассказывает, и понимаешь, что они являются иллюстрациями чего-то другого, то можешь коснуться их значения, а не только внешней формы, которая существует для тех людей, которые не желают слышать истину или еще не готовы принять все, что влечет за собой истина. Дэдэ говорит, что существуют еще два уровня понимания: метафизический и мистический. Иногда, когда он рассказывает историю, какой бы простой она ни казалась, он рассказывает ее не только как аллегорию, но и как иллюстрацию к одному из великих законов Вселенной. Мевла-на всегда рассказывал также, и Дэдэ хочет, чтобы ты изучил все его работы. Он говорит, что наиболее глубоким является мистический уровень понимания. Когда имеют значение не слова, не аллегория, не даже законы Вселенной, а твое сердце затронуто настолько глубоко, что Истина, находящаяся внутри, воспринимается непосредственно, в состоянии выше понимания или убежденности. Иногда ты можешь увидеть, что Дервиши плачут, потому что красота Господа становится почти невыносимой, когда ты оказываешься полностью поглощенным ею.

Дэдэ сидел во дворе музея и говорил об этом, слегка подталкивая Фарида, чтобы убедиться, что он понял переводимые им концепции. Затем, когда его история или речь пересказывалась мне на английском, Дэдэ улыбался мне и следил за каждым моим движением или реакцией. Если я воспринимал на верной глубине понимания, то он узнавал об этом, прикладывал свою правую руку к сердцу и слегка кланялся.

Это были прекрасные дни. Постепенно хаос, который я ощущал, преобразовался в новое чувство порядка. Что-то вырастало во мне, и я стал понимать, что это мое истинное «Я» начало проявляться после того как спала пелена. Дэдэ рассказал мне о курсе обучения Дервишей Мевлеви, длящийся тысячу и один день, в течение которых они изучают философию, гуманитарные науки, труды Мевланы и вращение Дервишей. Я решил, что если у меня когда-нибудь появится возможность, я однажды вернусь в Конью, чтобы учиться и возвратить этим людям любовь, которую я получил от них.

Иногда по вечерам приходили друзья Дэдэ, и рассказы и дискуссии продолжались до глубокой ночи. Только однажды я столкнулся с неприятием. Один из гостей, пришедших в дом, все время смотрел на меня через плечо и тихо разговаривал с Дэдэ и Фаридом. Я видел, что Дэдэ начинает сильно сердиться. Он долгое время пытался сохранить терпение, что-то объясняя этому человеку. Я понял, что это был обычный вопрос, принял ли я ислам. Наконец, Дэдэ стукнул кулаком по латунному кофейному столику, стоявшему перед ним, уронив все чашки, и закричал на мужчину. Фарид повернулся ко мне и сказал: «Этот человек спрашивает, являешься ли ты ортодоксальным мусульманином. Дэдэ говорит ему, что ты веришь в Бога, — а разве этого недостаточно?

Еще со времени своего первого приезда в Конью я был очарован «вращением» Дервишей. В холле перед комнатой Дэдэ висело множество старых фотографий в рамках, на которых были кружащиеся Дервиши в высоких шапках и развевающихся белых одеяниях, со слегка склоненными в сторону головами. Дэдэ показал мне фотографии своего сына, кружившегося на большом праздновании, которое проводят каждый год в декабре в честь вступления в Союз Мевланы, их учителя и руководителя, на протяжении семи сотен лет.

Я понимал, что эта форма культа возникла не просто так. Дэдэ говорил, что дерево растет для того, чтобы дать плоды, а не корни, поскольку его сажают для того, чтобы получить плоды, а не корни. «А причиной создания вселенной в любви был человек, — говорил он. — Именно, человека, пришедшего к безупречной любви к Господу называют Совершенным Человеком, потому что на самом деле от него ничего не осталось — только всеобъемлющее присутствие Господа». Если это было так, то когда Дервиши кружились в состоянии экстаза, постоянно увеличивая темп, чему я сам был свидетелем, за этим должно было стоять нечто большее, чем просто опыт; именно этот секрет я и хотел узнать.

Однажды мы сидели в комнате Дэдэ и пили кофе, когда он повернулся ко мне и сказал что-то по-турецки.

— Дэдэ говорит, что тебе надо научиться вращению, — проинформировал меня Фарид. После этого старик взмахнул рукой, показывая, что я должен встать на полу в центре комнаты. Достаточно смущенный, я встал, и Дэдэ описал рукой несколько кругов в направлении против часовой стрелки, показывая, в какую сторону я должен вращаться.

— Дэдэ говорит, что ты должен начинать вращение очень медленно. Он говорит, что ты должен скрестить руки на груди так же, как ты это делаешь при входе в музей. Ты понимаешь?

Я скрестил руки, как меня учили, поместив правую руку на свое левое плечо, а левую руку на правое.

— Дэдэ говорит, что ты должен вращаться, сохраняя руки в таком положении, в каком они находятся сейчас. Пожалуйста, попробуй.

С максимально возможной грацией я совершил вращение налево. Я повернулся всего два или три раза, и у меня так закружилась голова, что я был вынужден остановиться. Это вызвало у них невероятное оживление, и Дэдэ начал опять говорить.

— Видишь ли, — переводил Фарид, — важно, чтобы ты сконцентрировался на центре груди, здесь, — он показал на мою грудь. — Если ты не отметишь здесь для себя центр, то у тебя закружится голова, и ты упадешь. Только если ты находишься в верном месте, ты можешь правильно вращаться. Левая нога никогда не должна отрываться от пола. В старину, когда учили вращению, между большим и вторым пальцем ноги вбивался большой гвоздь, и обучаемый вращался вокруг него, чтобы левая нога не отрывалась от пола. Это делалось для того, чтобы показать, что работа настоящего Дервиша здесь, на этой земле. В Коране сказано: «Гордо стой в этом мире, но кланяйся в следующем». Ты должен балансировать между этим миром и тем, что придет. Сейчас попробуй еще раз.

Сконцентрировавшись, как мог, в центре груди, я закрыл глаза и попытался вращаться, твердо поставив левую ногу на пол.

— Нет, открой глаза, пожалуйста.

Я начал снова и обнаружил, что с открытыми глазами гораздо легче.

— Теперь ты должен научиться так поднимать правую ногу, чтобы она заходила за левую, а затем ты должен опускать ее с другой стороны левой ноги. Как будто твое тело вращается туда, куда ты ставишь свою ногу. Это трудно, и тебе придется долго учиться.

На этот раз, сосредоточившись на том, куда я ставлю ногу, я потерял равновесие и совершенно забыл сконцентрироваться в сердце. У меня закружилась голова, я подумал, что сейчас мне станет дурно, и резко сел. Дэдэ несказанно наслаждался, покатываясь со смеху. Затем он сказал что-то Фариду.

— Дэдэ говорит, что он исполнит вращение для тебя, но он старый человек, поэтому его руки уже не двигаются как надо. Он говорит, что если ты хочешь учиться, его сын научит тебя, но потребуется не меньше шести недель напряженной работы. Тогда, возможно, ты отправишься в Англию и научишь их вращению.

Старик медленно поднялся на ноги. Он подошел к шкафу в углу комнаты, наклонился и вынул оттуда черное одеяние и высокую шапку из бежевого фетра. Отдав шапку Фариду, он разложил одеяние перед собой и поцеловал его, прежде чем надеть на себя. Фарид вернул ему шапку, и он медленно вышел на середину комнаты. Затем он скрестил руки, низко поклонился и очень медленно начал вращаться. Совершенно без усилий, идущее легко, его вращение напомнило мне лодку, которая поворачивается по течению реки, несущей свои воды к морю. Потом понемногу движение становилось все быстрее и быстрее, пока в одно мгновение он не раскинул свои руки так, что правая рука была поднята ладонью вверх, а левая указывала на землю. Он был необыкновенно красив, как распускающийся безупречный цветок. Его левая нога не отрывалась от пола, и хотя его руки были подняты не так высоко, как у молодого Дервиша, которого я видел в свой предыдущий приезд в Конью, в его движениях была такая мягкая грациозность, что мы оба, Фарид и я, были тронуты. Голова Дэдэ была немного склонена влево, его глаза были открыты, но его взгляд был рассеян в пространстве. Он кланялся в другом мире, но его тело вращалось в этом. Когда он остановился, то поклонился еще раз, а потом, сняв свое одеяние и опять поцеловав его, он отдал платье и шапку Фариду и спокойно сел.

— А теперь, — сказал он, — я немного расскажу тебе о вращении.

Во время перевода он часто перебивал Фарида, чтобы тот объяснил как можно яснее, и требовал, чтобы ему были переведены все мои замечания.

— Это получается так, — сказал он. — Когда ты вращаешься, то ты делаешь это не для себя, а для Господа. Мы вращаемся таким образом, чтобы Свет Господа мог дойти до сердца. При вращении ты выполняешь роль канала, свет приходит через правую руку, а левая рука несет его в этот мир. Это то, что вы на Западе называете «алхимией», потому что если ты верно концентрируешься в своей молитве к Господу, то ты приносишь необходимую жертву. Таким путем свет, который содержит в себе безупречный порядок, может пройти насквозь к земле. Мы вращаемся для Господа и для мира, и это самая прекрасная вещь, какую только можно вообразить.

Если ты спокоен и пребываешь в состоянии молитвы, когда ты вращаешься, то ты предлагаешь всего себя Господу, а потом, когда твое тело вращается, то в центре тебя остается полностью неподвижная точка. Зная, что существует только Он, ты можешь ощутить, что вселенная вращается вокруг этого центра. Когда ты вращаешься, то все звезды, все планеты и бесконечные вселенные вращаются вокруг этой неподвижной точки. Небеса отвечают; и все невидимые царства присоединяются в танце. Иисус сказал: «Пока не начнешь танцевать, не узнаешь, какая комета пролетит». Вот почему мы вращаемся. Но в мире не понимают. Они считают, что мы вращаемся, чтобы войти в какое-то состояние транса. Действительно, иногда мы входим в состояние, которое вы называете экстазом, но это происходит только тогда, когда мы знаем и осознаем одновременно. Мы не кружимся для себя.

После этого я практиковал вращение каждый день в маленькой комнате, где мы говорили, и постепенно понял, что говорил Дэдэ о вращении. Сын Дэдэ был в отъезде, поэтому я не мог в полной мере практиковать все то, чему он меня научил. Скорее это было время, чтобы просто быть и дать жизни мягко развернуться. Один день естественно перетекал в другой так же медленно, как менялись времена года. Понемногу шок прошедших недель уходил, а смятение, которое я ощущал как рану, начало излечиваться. Мне хотелось бы остаться здесь надолго, просто сидеть и учиться у этого старика, но очень медленно я начал понимать, что, оставаясь здесь, я что-то отрицаю. Рано или поздно я должен возвратиться к Хамиду, который сказал мне перед моим отъездом из Стамбула, что он будет ждать меня в Сиде. Становилось все яснее, что эта часть путешествия походила к концу. Я боялся возвращения в Сиде, где я испытал так много боли; контраст пребывания у Дэдэ и легкое течение дней в его доме делали воспоминания о моем пребывании в Сиде жестокими и болезненными.

Однажды я проснулся на рассвете и понял, что решение уже принято. После утренней молитвы и завтрака я спросил Дэдэ, могу ли я поговорить с ним. Фарид уехал на несколько дней, но для меня было очень важно спросить у Дэдэ разрешения на отъезд. Он так привязался ко мне, что я стал почти что членом его семьи, а мое уважение к нему было столь велико, что я не хотел сделать что-нибудь, что могло бы обидеть его.

С помощью жестов и нескольких турецких слов, что я выучил, я объяснил ему, что я чувствую, что пришло время возвратиться в Сиде к Хамиду. Сначала он не понял, а потом

он сказал, что нам нужен переводчик. Сделав мне знак оставаться дома, он надел пальто и шапку и вышел на улицу.

Через несколько минут он возвратился с мужчиной лет сорока, который бегло говорил по-английски. После кофе и обычных обменов любезностями я попросил его, чтобы он спросил у Дэдэ разрешения на мое возвращение к Хамиду.

Дэдэ внимательно вслушивался в мои слова, а затем в перевод. Затем, взяв меня за руки, как он сделал это в тот первый день, он поцеловал их, и поднес к своему лбу: «Отправляйся с Богом и благословением Мевланы и знай, что твой дом всегда здесь». Его глаза были наполнены слезами. Мы немного посидели молча, а затем он снова обратился к переводчику.

— Дэдэ говорит, что ему жаль, что ты уезжаешь, но он знает, что однажды ты вернешься. Он говорит, что твой долг вернуться к твоему учителю, которого он не знает, но который, должно быть, один из тех, каких редко можно встретить. Он просит, чтобы ты передал приветы Хамиду и благодарность за то, что он прислал тебя в Конью.

— Но это не он прислал меня сюда, — перебил я. — Это был старик из Стамбула.

— Да, но именно Хамид привел тебя к старику, которого знает Дэдэ, поэтому благодарность адресована Хамиду.

Дэдэ также говорит, чтобы ты никогда не забывал, что есть только Одно Существо, только Аллах; и поэтому на самом деле все наши благодарности адресованы ему. Он говорит, что хочет дать тебе кое-что. Ты примешь это?

Я не знал, что ответить. Иногда очень трудно принимать подарки, и я опасался, что Дэдэ хочет подарить мне что-то, чем он владел, какую-то ценную вещь. Но я должен принять и я сказал, что почту за честь.

— Дэдэ говорит, что он хочет дать тебе очень скромный подарок и послание в придачу. Он говорит, что одно без другого это очень плохо.

Наклонившись, он взял со стола медную гравированную шкатулку и аккуратно открыл ее. Он достал оттуда серебряный пузырек прекрасной формы с разбрызгивай е-лем на горлышке, типичный сосуд для розовой воды, которые столь распространены на Ближнем Востоке. Но этот был особенно изысканным, и он вручил мне его двумя руками, не отрывая глаз от моего лица.

— Дэдэ говорит, что это для розовой воды, сущности розы. Он говорит, что он чувствует, что ты поймешь, и он надеется, что ты сможешь передать розовую воду своим друзьям. Его послание таково: Если ты вышел в сад и наткнулся на колючку, никогда не забывай сказать «спасибо тебе». Шип может причинить боль, но именно таким образом тебе дается розовое масло».

Я был слишком тронут, чтобы произнести что-то кроме благодарности. Дэдэ продолжал:

— Сущность розы освобождается только тогда, когда куст обрезают и обрезают, а бутон только открывается для цветения. Он просит передать тебе, что это самое мгновение, что отделяет бутон от розы, знакомо только тем, кто сами превратились в розы.

Я покинул дом Дэдэ на следующий день. Было лучше, чтобы я уехал быстро. Рано утром мы отправились в мечеть, где Дэдэ молился, а затем в последний раз на гробницу Мевланы. Дэдэ был очень спокоен, глубоко тронут и печален, и наши движения, когда мы ходили по музею, приняли совершенно иное значение. Как обычно мы пятясь вышли из здания, поклонившись, когда мы переступали порог. Затем, надев обувь и прихватив чемодан, который я принес с собой в музей, мы поймали такси и поехали на автобусную станцию. Фарид пришел туда, чтобы проводить меня с корзиной фруктов в руках, а жена Дэдэ пришла с красиво упакованной коробкой медовых пирожных и орехов в сахаре.

Саалам. алейкум, — сказал мне Дэдэ, когда я, войдя в автобус, махал ему рукой с верхней ступеньки. Он сказал что-то Фариду, который перевел: — Не забывай, твой дом — здесь.

Когда автобус уже поворачивал, Фарид прокричал: — 'Дэдэ говорит, чтобы ты не забыл привезти розовой воды на Запад. — Затем мы завернули за угол, и отправились в долгий путь на юг.

 
 
Hosted by uCoz