Решат Фейлд

ПОСЛЕДНИЙ БАРЬЕР

Путешествие Суфия

 
СОДЕРЖАНИЕ

ПЕРВАЯ ГЛАВА
ВТОРАЯ ГЛАВА
ТРЕТЬЯ ГЛАВА
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
ПЯТАЯ ГЛАВА
ШЕСТАЯ ГЛАВА
СЕДЬМАЯ ГЛАВА
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
ЭПИЛОГ

Вернутся в библиотеке

Вернутся на главную

 

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Повесть о любви должна быть рассказана самой любовью, Потому что, как и зеркало, она молчалива и выразительна.

Мевлана Джелаледдин Руми

Наслаждение это тайна. А тайна заключена в следующем: расслабиться и слушать, перестать думать, двигаться, почти перестать дышать; создать внутреннее молчание, в котором, как мышь в безлюдном доме, способности и осознание, слишком непостоянные и слишком мимолетные для повседневной жизни, могли бы мягко проявится.

Алан МакГлешн Дикая и прекрасная страна

Турецкие автобусы, возможно, единственные в мире, где кондуктор ходит по автобусу с бутылками одеколона и поливает им руки пассажиров. Я устроился в задней части автобуса, наслаждаясь запахом одеколона и не вникая в горячие дискуссии и разговоры других пассажиров. Все, чего я хотел, было добраться до Анкары и засвидетельствовать свое почтение великому человеку — настоящему святому, как утверждал Хамид. Несколькими месяцами раньше, в Англии, Хамид велел мне тщательно обдумать изречение этого человека: «Не существует творения в этом релятивистском мире; есть только проявление Сущего».

— В этом предложении, — сказал тогда Хамид, — заключена одна из великих тайн. Когда-нибудь, Иншалла, по воле Бога, ты превратишься в Существо; ты станешь каплей, которая превратится в океан. Тогда, и только тогда у тебя появится возможность «сделать» что-то. До тех пор, пока ты не осознаешь всемогущества Господа, ты всегда будешь считать, что являешься причиной чего-то. Не думай, что ты можешь выбирать. Ты действительно думаешь, что ты сам решил стать моим учеником? Что-то посчитало, что мы могли бы быть вместе. Узнаешь, что это, кто это, который посчитал, и ты сможешь подойти к началу Пути. Когда автобус прибыл в Анкару, я оставил свой багаж на станции и взял такси, чтобы меня отвезли по данному мне адресу. Я не хотел терять время; я хотел остаться насколько возможно дольше в доме этого человека — допустив, что он примет меня. Хамид особенно подчеркнул, что я должен быть полон осознания и уважения — и не разочаровываться, если меня не примут. «На Пути для одних учеников существуют одни учителя, а для других — другие, и не будет твоей вины, если ты продолжишь свой путь, не встретившись с некоторыми из тех, к кому я тебя посылал. Главное двигаться с верным намерением — они будут знать степень твоей искренности».

Мы проехали по переулкам старой части города, прибыв, наконец, на площадь на вершине холма. Она была запружена машинами и окружена магазинами, в которых продавали религиозную литературу и множество ковриков для молитвы. Люди спешили в мечеть, мужчины надевали свои фески и совершали ритуал омовения в фонтане у ворот. Должно быть, призыв к молитве уже прозвучал.

Водитель остановился около сада, сбоку от мечети, взял деньги и уехал, промчавшись по площади в обратном направлении, прежде чем я успел попросить показать мне дом человека, к которому я приехал. Минуту я постоял под зимним солнцем, глядя на город, и попытался привести в порядок свои чувства. Последний правоверный зашел в мечеть, и кожаный занавес опустился за ним.

Через площадь я прошел к магазинам. В первом из них хозяин молился на ковре перед входом. Второй тоже преклонил колени у входа, но хозяин третьего магазина поприветствовал меня на английском: «Вы американец». Это был не вопрос, а скорее утверждение. Говорить ему, что я англичанин, было лишним.

— Сын моего друга учится в Калифорнии, в Беркли. Он изучает физику, но мой друг очень несчастлив, потому что его сын пишет, что он собирается жениться на американской девушке, которая не является мусульманкой. И еще

он говорит, что она даже не знает, что надо совершать омовение перед молитвой.

Он продолжил свой монолог.

— Вся беда западных людей заключается в том, что они не понимают значения ритуальных омовений. Неважно, христиане они или мусульмане, но если они верят в Бога, то как они могут научиться молиться, не зная, как умываться?

— Скажите мне, — прервал я его, — вы не знаете Хаджи Байрама Вали?

Он взглянул на меня примерно так же, как и таксист, и стал серьезным.

— Хаджи Байрам Вали здесь, да благословит Господь его тайну, — сказал он, указывая на мечеть. — Он совершал хадж в Мекку много раз. Когда-нибудь я тоже надеюсь отправиться туда. — С этими словами он обнял меня. — Как прекрасно, что американец из Беркли в Калифорнии слышал о великом святом!

Я объяснил, что должен выразить ему свое уважение по дороге на юг к своему учителю. И что он велел мне обдумать одно изречение, прежде чем ехать. Когда я повторил изречение, хозяин впал в еще большее возбуждение, он выбежал из магазина, созывая своих друзей, выходивших из мечети. Больше дюжины мужчин столпилось вокруг меня, выкрикивая: «Мусульманин, Мусульманин». Потом они практически вынесли меня из магазина и направились через площадь к мечети. Вот так я должен был встретиться с их Шейхом! Мое возбуждение и нетерпение вполне соответствовало энтузиазму моих сопровождающих.

Вокруг мечети была ограда, а за ней находился фонтан, где они остановились, чтобы омыть свои руки, ноги и лица, побуждая меня сделать то же самое. Затем человек из магазина поговорил с кем-то, стоявшим за низкой дверью, и мы вошли в комнату. Когда мои глаза привыкли к освещению, я увидел стены, покрытые искусно выполненными арабскими надписями.

— Хаджи Байрам Вали, — объявил мой друг.

Мне понадобилось немного времени, чтобы понять, что я нахожусь внутри гробницы. Те слова Хаджи Байрама

Вали казались мне настолько реальными и современными, что мне никогда не приходило в голову, что он мог умереть несколько столетий назад.

Вдруг мне стало ясно, что я должен делать. В Исламе говорится: «Когда молишься, молись руками». Я поднял руки с открытыми ладонями, как и все стоявшие около меня. Я не имел ни малейшего представления, что могла бы означать такая молитва, но я чувствовал, что если только я мог бы раскрыться полностью, я мог бы начать понимать. Как только я сделал это, я почувствовал напряжение в горле и, в то же самое время, потрясающее тепло в груди. Я начал плакать, и пока слезы катились по моим щекам, я понял, что значит быть принятым кем-то, кто перешел в мир, где нет времени и пространства. И уже было неважно, жив он или умер. В такой молитве переходишь в совершенно другое измерение. Я оставался в мечети долгое время.

Когда я вышел на солнечный свет, я понял, что мне позволили сделать еще один шаг и что для этого необычного путешествия Хамид мне дал хорошую карту.

В этот же вечер я сел в автобус, направлявшийся в Анталию, где у меня была последняя остановка перед тем, как я присоединюсь к Хамиду в Сиде. Я послал ему телеграмму, сообщая, что скоро приеду, и по мере того, как я становился все ближе и ближе к цели моего путешествия, мое возбуждение возрастало.

Автобус прибыл в Анталию вскоре после полудня. Через дорогу от автобусной станции я увидел контору агента по путешествиям и решил спросить там о следующем автобусе в Сиде. Я перетащил свои чемоданы на другую сторону улицы и задал вопрос владельцу агентства, который говорил по-французски. В Турции ничего не происходит быстро; мы разговаривали уже несколько минут, когда я сказал ему, что собираюсь пробыть в Сиде некоторое время по приглашению друга.

— Он англичанин? — спросили меня.

— Нет, — ответил я. — Он турок из Стамбула, но проводит много времени в Лондоне.

— А-а, — сказал мой собеседник и погрузился в молчание. После довольно долгой паузы он спросил: — Вы англичанин ?

— Да, — ответил я.

— А-а, — опять. Еще пауза. — Чтобы добраться в Сиде, вам нужна машина или джип, если вы не хотите ждать завтрашнего дня».

— Тогда я здесь переночую. Вы можете предоставить мне комнату в гостинице?

— Но, видите ли, когда зайдет солнце, это уже будет завтра, а завтра последняя среда перед новолунием. Так что лучше, если вы уедете сейчас, вечером, пока не зашло солнце. Нехорошо начинать дела в плохой день. Но, может быть, вы не верите в такие вещи?

Вот это проблема. Последняя среда перед новолунием! Хамид объяснял мне, что в исламских странах используется лунный календарь, а не западный солнечный календарь, и что некоторые дни, а особенно последняя среда перед новолунием и тринадцатый день лунного цикла, традиционно считаются наиболее неблагоприятными для начала нового предприятия. Если я хотел приехать по правилам, то я определенно должен уехать в Сиде сегодня или уж ждать до четверга.

Человек за прилавком прервал поток моих мыслей.

— Ваш друг высокий и крепкого телосложения, он носит очки и усы?

— Да-да, — воскликнул я. — Вы знаете его?

— Нет, — ответил он, — но за десять минут до вашего приезда большой турок с усами и в очках заходил сюда и спрашивал, не видел ли я англичанина с рыжей бородой.

Глядя с улыбкой на мое возбуждение, он приказал своему помощнику смотреть за моим багажом, и вывел меня на улицу.

— Он ушел в ту сторону, — сказал он, указывая в сторону моря. — Идите быстрее, возможно, вам удастся найти его.

Я побежал по улице, заглядывая в магазины и оглядываясь по сторонам. Я вышел на берег и стоял на холодном ветру. Там было всего несколько стариков, прогуливавшихся вдоль берега, и уличные собаки, рыскавшие около домов и искавшие пищу. Возможно, было слишком поздно; было уже около шести часов. Почти в панике я побежал по другой улице. Опять никого. Один или два раза мне показалось, что я видел его, но он все время поворачивал за угол. И когда я доходил до угла, его уже не было.

Наконец, задыхаясь, с болью в груди, я повернул назад в агентство. Ее хозяин вышел навстречу мне.

— А-а, — сказал он еще раз. — Как только вы ушли по этой улице, — он указал туда, откуда я вернулся, — ваш друг пришел с этой стороны, — и он указал в противоположном направлении. — Сейчас он в кафе напротив, пьет чай. Мы пойдем туда. — И, взяв мои чемоданы, мы направились туда, где я сошел с автобуса, прибывшего в Анталию.

Я сначала не увидел Хамида, когда мы вошли в кафе, но потом он быстро направился ко мне. Мы обнялись так горячо, что я вскрикнул от облегчения.

— Хорошо, — сказал он. — Ты как раз вовремя. Добро пожаловать в Турцию. Нас ждет машина, мы уезжаем сейчас же. Мы должны добраться в Сиде до захода солнца.

Человек из агентства по путешествиям помахал нам на прощанье, и мы проехали мимо его офиса, направляясь в Сиде.

Когда мы проезжали через оливковые и апельсиновые рощи, солнце уже сверкало в голубой глади Эгейского моря. Крестьяне целыми семьями возвращались с полей — мужчины ехали на ослах, женщины и дети шли рядом. Некоторые ослы были так нагружены корзинами и тюками соломы, что под грузом были видны только их ноги. Повсюду лаяли и резвились собаки, покусывая друг друга за лапы. Некоторые женщины были полностью закутаны в паранджи, юбки их длинных черных платьев развевались на ветру. Это была сцена, которая не изменилась за полтора тысячелетия. Все было естественно, в согласии с изменяющейся гармонией самой земли.

Мы добрались до края деревни незадолго до захода солнца.

— С этого утеса открывается впечатляющий вид, там мы сможем насладиться красотой заката, — сказал Ха-мид, показывая из окна машины. — Как раз под утесом, скрытый холмом, находится старинный греческий амфитеатр. Возможно, скоро мы отправимся туда. Но сейчас ты устал, а завтра последняя среда перед новолунием.

Мы поднимались в гору, ветер, дувший с моря, нес с собой холод. На вершине утеса я понял, что мы на самом деле находимся на остатках одной из огромных стен амфитеатра. Взглянув вниз, прямо под собой я увидел арену. Казалось, что время повернуло вспять, потому что все было так, как после какого-то давно забытого землетрясения. Огромные колонны валялись как деревья, случайно повалившиеся друг на друга. Не было видно никаких следов раскопок, и мне казалось, что мы были первыми людьми, ставшими свидетелями этой сцены со времени ее запустения. Земля, на которой мы сидели, была перемешана с осколками мраморных цоколей и разбитыми кусками колонн. Огромные потоки лавы выступали с берега, они были красными и оранжевыми в свете заходящего солнца. Ха-мид сидел, подняв колени и сложив руки, его силуэт был ясно виден на фоне моря. Казалось, что он глубоко задумался; его губы слегка двигались, а его лицо отражало силу, которую до этого я никогда не видел.

Неожиданно Хамид встрепенулся: — Я должен отвести тебя домой до наступления темноты. — Мы молча пошли по берегу в сторону машины, холодный ветер дул нам в спину. — Ты проделал длинный путь. Должно быть, ты очень устал. Завтра ты будешь отдыхать; а вечером, когда закончится среда, мы встретимся снова и прекрасно пообедаем в ресторане в городе».

Очень скоро мы подъехали к дому, который Хамиду предоставил его друг, живший в Стамбуле. Двухэтажный дом был выстроен таким образом, что комнаты выходили во двор с трех сторон, а с четвертой стороны находилась высокая стена, которая создавала полное уединение. В центре двора росло красивое дерево, ветви которого свисали до земли, как у ивы. Оно освещалось фонариками, висевшими на ветвях, а вокруг него были разбиты клумбы с цветами. Та часть дома, что находилась напротив двери, через которую мы вошли, была более новой, чем остальной дом, и была выстроена в японском стиле, длинная, невысокая, сделанная из сосны. В ней находились две одинаковые комнаты, одна над другой, с короткой деревянной лестницей, ведущей прямо в верхнюю комнату. Внизу занавески были задернуты, и я увидел огонек спички, когда зажигали свечу, и очертания фигуры, прошедшей мимо окна.

— Это будет твоя комната — та, что наверху, — показал Хамид. — Пойдем и вместе принесем наверх твои чемоданы.

Комната была безукоризненной. Она была чистая и просто обставлена, в углу был сделан маленький душ. Там был комод с кувшином воды на нем, лампа около кровати и другая на столе у окна. На столе были букет цветов и Коран на английском языке.

— Не оставляй свет и открытую дверь, — предупредил он. — Здешние москиты весьма кровожадны. Я к ним привык, но у тебя светлая кожа, а они особенно любят кожу европейцев. Спокойной ночи». С этим он оставил меня, направившись к себе в комнаты, находившиеся в другой части дома, через двор над кухней.

Я лег в постель и тут же заснул. Оказалось, что я устал гораздо больше, чем думал; я проспал двенадцать часов. На

следующее утро я умылся и позавтракал хлебом, сыром и фруктами, которые мне прислал Хамид. Я провел день спокойно, сидя в своей комнате и глядя в сад. Это был сказочный день. Я был доволен, почти как ребенок, переходя с места на место и разглядывая дом, забор и кучу камней. Я не замечал течения времени. Один раз в окне комнаты над кухней я заметил Хамида, но он, казалось, не видел меня. После захода солнца он появился, улыбаясь. — Прими душ, — сказал он. — Сегодня вечером есть вода. Мы пообедаем вместе.

Мы быстро прошли вниз по улице до маленького ресторанчика на площади. Он был единственным в Сиде. Очевидно, в деревне были предупреждены о том, что приедет иностранец, поскольку был накрыт стол с видом на Средиземное море, и было приготовлено специальное меню. Хозяин ресторана присоединился к нам за столом, а вскоре пришли еще несколько друзей Хамида. Я предполагал, что в первый вечер моего пребывания в Сиде Хамид будет обсуждать со мной переживания, испытанные мною в дороге, однако после первых представлений он и его друзья начали общаться по-турецки. Я мог бы вообще там не присутствовать.

Приносили еду, блюдо за блюдом, и графины с красным турецким вином. Один или два раза мое имя упоминалось в разговоре, и я надеялся, что со мной вот-вот заговорят. Разговор, тем не менее, продолжался, а я смотрел на сверкающую воду, ел принесенную еду и гадал, что же произойдет дальше. Возможно, я просто приехал в неудачное время. Я знал, что, конечно, лучше не вмешиваться; я был уверен, что когда наступит нужный момент, зайдет разговор о тех вещах, которые меня столь интересовали. Тем временем, однако, мое терпение подходило к концу. Мысленно я вернулся во вчерашний день, к моему прибытию в Сиде, моей новой комнате и к той, что находилась внизу — к свече, которую на моих глазах зажгли за окном...

Я почувствовал, что во мне нарастает чувство уныния и одиночества, такое сильное, что я испугался, что могу расплакаться прямо за столом. Я пытался восстановить душевное равновесие, но не мог избавиться от ощущения великой скорби, которое усилилось, когда я увидел фигуру, шедшую через площадь к нам. Сначала я не мог разглядеть черты, но потом увидел, что это была очень красивая женщина, высокая и смуглая. Ее черные волосы спадали ниже плеч. На ней было длинное белое платье, и она была босиком. В руках она несла моток спутанной голубой шерсти, которая была закручена вокруг ее запястий настолько туго, что ее руки, вытянутые вперед, были связаны вместе. Хозяин ресторана быстро поднялся и принес для нее стул. Хамид проводил ее к столу, нежно распутал шерсть на ее запястьях и налил ей вина. Она была красивая — настолько утонченная и воздушная, что казалась обитательницей другого мира. Я понял, что чувство одиночества, которое я ощутил, исходило от нее.

Женщина слегка наклонила голову, когда Хамид представил ее. Она не разговаривала, но опять взяла голубую шерсть и начала копаться в ней. Сначала ее руки двигались медленно и осторожно, ее пальцы искали что-то в спутанной массе. Потом они стали более возбужденными, беспорядочно погружаясь в шерсть.

Хамид говорил со мной, не отрывая глаз от молодой женщины. «Она ищет конец нитки», — сказал он. Я протянул свою руку, чтобы помочь ей, но Хамид тут же дотронулся до меня, показывая, что я должен оставить ее в покое. Потом он пожелал всем за столом спокойной ночи, сделал мне знак, что пора уходить, и повел женщину через освещенную звездами площадь. Все вместе мы молча шли по берегу к дому. Мы уже почти пришли, когда она обернулась и остановилась на минуту, глядя на море. Я только мог разглядеть, что за ней тянулась запутанная шерсть. Затем она повернулась и вошла в дверь. Хамид и я видели, как она пересекла двор, а затем в окне нижней комнаты появился свет свечи, проникавший сквозь москитную сетку и слабо освещавший дерево около лестницы. Хамид повернулся ко мне.

— Приходи завтра в семь утра в мою комнату,— сказал он. Затем он обнял меня, поцеловав мои руки и приложив их к своему лбу, и направился в свою комнату.

 

 
Hosted by uCoz