ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ СУФИЙСКИЕ БЕСЕДЫ, ОБРЯДЫ, ПОСВЯЩЕНИЕ

Опыт команды теперь побудил ее рассмотреть в критическом свете опубликованные на Западе мнения о суфиях и суфизме. Практически все выводы западных исследователей страдают из-за неверной первоначальной посылки.

Создавалось впечатление, что религиозно ориентированные авторы обнаруживали данные, доказывающие, что суфии — это религиозная секта внутри ислама. Исследователи, склонные к оккультизму, усматривали множество подтверждений тому, что суфии, прежде всего, — оккультисты. Антропологи находили любопытные следы примитивного обряда.

Ту же тенденцию можно было наблюдать и там, где делалась попытки разобраться в более тонких особенностях суфиев. Христиане обнаружили у них деятельность, которую сочли христианской по своей сути. Оккультисты — с уклоном в ту или иную форму магии — решили, что суфии явно задействуют тот или иной, знакомый этим исследователям магический принцип.

Казалось, что для исследователей, работающих «извне», суфии предлагали нечто вроде волшебного зеркала, в котором все могли увидеть именно то, что собирались увидеть.

Так, в коммунистических странах, где лишь редкие исследователи осмеливаются заглянуть за пределы марксистского канона, авторы, пишущие на эту тему, обязаны видеть в суфизме некую предтечу того просвещения, которое подарил миру Маркс.

«Социальный аспект суфизма привлекал бедняков, особенно в городах, откуда и вышли многие ранние суфии. Он вызывал также определенные симпатии в среде интеллектуалов эпохи феодализма, которые все больше осознавали свою унизительную, подчиненную роль при дворах феодалов. Философский же аспект суфизма, в свою очередь, пользовался горячей поддержкой многих культурных людей, так как суфийские идеи хоть в какой-то степени освобождали человеческий разум от удушающей хватки догматизма»1.

Внимание профессора Рома Ландау, а он исследовал многие «необычные» религии (например, в книге «Бог — мое приключение»2), привлек суфийский учитель Ибн аль-Араби, оказавший, по его мнению, значительное влияние на европейскую литературу.

В Китае доктор Ли Сун, шагнув за пределы узких понятий, проанализировал учения дервишеской школы Накшбанди и предположил, что деятельность этого ордена, особенно в Гоби и Китае, «обеспечивала сохранность и давала опору самым древним развивающим учениям, которые стоило бы исследовать, если мы хотим приблизиться к высшему предназначению человечества».

В Индии под редакцией президента республики вышла книга, в которой суфизм рассматривается в аспектах нравственности и достижения блаженства.

«Суфизм учит, как очистить себя, улучшить свой характер и построить внутреннюю и внешнюю жизнь так, чтобы достичь вечного блаженства. Его предмет — это очищение души, а результат или цель — достижение вечного счастья»3.

1     Michael I. Zand, Six Centuries of Glory, Moscow, USSR Academy of Sciences, 1967, pp. 115-116.

2     Nicholson and Watson, London, 1935.

3     Sheikh-el-Islam Zakaria Ansari, History of Philosophy, London, 1953 and 1957, Vol. 2, p 171.

Команда начала понимать, что парадоксы, к которым обычно прибегают суфии, отвечая на вопросы о природе своей деятельности, не столь уж и парадоксальны, как представлялось. Высказывания типа: «Суфизм отличается от любого иного культа»; «Суфизм выглядит как религия, но это не религия», — намекают на «некий обходной вариант» при оценке суфизма, вариант, который команда, находясь в контакте с суфиями, лишь ощущала, но не могла подвести ни под одну известную категорию.

Команда пришла к заключению, что ни одна гипотеза — будь то религиозная, психологическая, магическая или социальная, — не годится для полного описания суфийского феномена. Исследователи были вынуждены признать, что фраза «Кто пробует, тот знает», вызывающая у многих раздражение по причине кажущейся двусмысленности, на самом деле есть несокращаемая формула, выражающая нечто, что по самой своей природе не поддается объяснению.

Один из членов команды предложил возможное объяснение того факта, что в течение многих веков описать природу суфийской деятельности так и не удалось. Если, как заявляют суфии, их система достигает областей человеческого разума, которые всем прочим религиозным или психологическим системам недоступны, то уже хотя бы по этой причине любые попытки описать ее непременно окажутся несовершенными.

Но как бы ни было трудно разъяснить суфийскую деятельность, охотников сделать такую попытку предостаточно.

«Index Islamicus» (приложение под редакцией Дж. Д.Пирсона, Кембридж, 1962) насчитывает за четыре года (с 1956 по 1960-ый) более 80 научных публикаций о суфизме (написанных по большей части специалистами), и, конечно, этот список не полон. Добавив к нему полномасштабные работы, мы увидим, что за этот период вклад востоковедов в научную разработку темы суфизма составляет примерно одну публикацию каждые две недели. А если включить в этот список переизданные работы, написанные на восточных языках, то станет ясно, что интерес к данной области столь велик, что каждые семь дней в свет выходит книга или монография, посвященная суфизму, — таков рейтинг этой темы!

Создается впечатление, что увлеченность «оккультной» темой достигла в современном мире беспрецедентного масштаба, и это уже само по себе может служить доказательством высказанного выше мнения, что по причинам, связанным с нынешней мировой ситуацией, суфии решили «выйти на поверхность», прибегнув к технике возбуждения непосредственного интереса к их учению.

Даже краткий опыт знакомства с суфийской деятельностью позволил команде понять, что прямой ответ на вопрос «что-все-это-значит» невозможен, а ряд эпизодов, которым команда не придала поначалу никакого значения, были примерами косвенного обучения. Из опубликованного материала подходящий пример можно найти в уже упоминавшейся книге Гарнетт «Магия и мистицизм в Турции». Люси Гарнетт ссылается на книгу «Маснави»:

«Джалаледдин Руми был в гостях у другого шейха — своего друга, человека высокоуважаемого. Некий присутствовавший там дервиш спросил Руми: "Что такое бедность?" Руми промолчал. Вопрос повторялся трижды. Когда Руми ушел, шейх отчитал дервиша за его дерзкую настойчивость, "тем более непростительную, что он (Руми) сразу же дал исчерпывающий ответ на твой вопрос". Удивленный дервиш спросил, что это был за ответ. "Бедняк, — ответил шейх, — это тот, кто, познав Аллаха, держит язык за зубами"».

Делать итоговый вывод о суфийской деятельности на основе ее анализа — бессмысленно, решила команда. Все ее члены согласились, что, по всей видимости, свои догадки о природе суфийской деятельности, которая им

пока едва приоткрылась, лучше всего высказать косвенно, и сделать это можно с помощью трех источников, один из которых — древний и два — современные.

Первый источник — это двадцать замечаний, или наставлений, Джалаледдина Руми (1207-1273) его ученикам. Второй — интервью с суфийским учителем в Англии. Третий — записанная на магнитофон беседа с шейхом ордена Накшбанди в Афганистане.

Из Руми

1.    Перестань воображать, что за одинаковыми явлениями непременно стоят и одинаковые причины.

2.    Косвенным образом люди обучаются не менее эффективно (а иногда и более), чем напрямую.

3.    Если ты собираешься изучить что-либо, необходимо пройти курс обучения от начала и до конца. Имея предубеждения, ты не узнаешь полностью ни одну из частей этого целого.

4.    Тебя поражает не добро и зло, а общепринятое представление о правильном и ошибочном.

5.    На людей оказывает влияние то одно, то другое, в соответствии с их умственной и эмоциональной установкой.

6.    Люди предвкушают, что дела обернутся, как они задумали. По крайней мере, в некоторых случаях благом для них оборачивается то, что последнее слово остается не за ними.

7.    Люди норовят учить других, в том числе и тогда, когда им самим выпадает шанс научиться.

8.    Принимай все, что лежит на поверхности, повторяй избитые фразы — неважно, насколько серьезно ты к ним относишься, — и считай, что ты проиграл.

9.    Возьмись судить, используя неподходящие средства (оценки), и ты ни к чему не придешь — даже навредишь другим.

10.   Подлинных скрытых взаимоотношений, существующих среди суфиев, люди не осознают.

11.   То, что кажется безвредным или желанным — даже собственное имущество, — может оказаться чрезвычайно опасным.

12.   Как слепое подражание, так и слепое повиновение — неправильно.

13.   В Учении некоторые положения повторяются снова и снова, потому что люди хотя и слышат, но не слушают.

14.   Путь, которым ты собираешься достичь желаемого, может оказаться таким долгим, что, когда желания твои исполнятся, будет уже слишком поздно.

15.   То, за что предстоит взяться, надо успеть сделать вовремя. Как правило, время это наступает очень скоро.

16.   Что-то может казаться тебе совершенно понятным, но случись тебе столкнуться, даже просто соприкоснуться с этим, и ты вдруг утратишь все свое понимание.

17.   Учитель тогда помогает тебе, когда ты думаешь, что он тебе мешает.

18.   То, что, по твоему мнению, помогает тебе, может являться тем, что тебе мешает, и даже более того.

19.   Слабость, роняющая семена распрей, расколет любое единство.

20.   «Возвышенное» отношение к чему-либо способно увести слишком далеко.

Интервью с суфийским учителем в Англии

В. Мы знакомы с суфизмом главным образом по его древней и классической литературе. Какова ценность этого материала?

О. Эта литература, как и любая другая, имеет лишь интеллектуальную и культурную ценность — если только она не интерпретируется суфием в суфийском кругу, для особой категории лиц, которых он обучает.

В. Что такое организация или ячейка суфийского обучения?

О. Халка — «круг» — группа, избранная учителем. Он может обучать ее сам или назначить халифа — «помощника». Халка главного учителя является основной. Ряд ха-лок образует тарикат — «путь», каковым словом и обозначается подлинная школа.

В. Почему существует так много разных способов выражения суфийских обучающих методов: три круга, дуга восхождения и нисхождения, медитация, концентрация, созерцание и так далее?

О. Это не разные способы. Это части общей совокупности элементов в суфийской школе, подобно тому, как в обычной школе есть классы французского, английского, геометрии и так далее. Каждый элемент является частью предлагаемого образования. Путаницу внесли люди, охваченные жаждой все упрощать и отбирать для себя занятия с привлекательными названиями.

В. Может ли суфизм изучаться академически? Можно ли стать «интеллектуальным» суфием?

О. Многие внешние проявления суфизма доступны изучению извне. Люди изучают суфийскую литературу, стараются практиковать суфийские упражнения, музыку и так далее. Однако это не может быть изучением суфизма: его изучение требует непосредственного участия.

В. Так уж ли вам необходимо использовать термин «суфизм», который многие связывают с мусульманскими энтузиастами или западными имитаторами?

О. Это слово, по большей части, вообще не используется в нашей деятельности. Но даже когда у нас есть причины использовать его, оно, как и любое слово, обязательно кем-нибудь да будет оспорено.

В. Будет ли правильно сказать, что суфии в своих позициях и деятельности более «научны», чем религиозны?

О. Да, потому что суфии практичны и опираются на опыт. Они знают, какие составляющие человеческого

опыта являются полезными инструментами, им известны методы и пути, а также то, какие из этих путей на самом деле являются высшими, духовными и так далее.

В. Обращают ли суфии в свою веру? Если да, то, каким образом?

О. Суфии выбирают людей с определенными способностями. Пропаганда для этого не годится, потому что она приводит людей к известным крайностям в убеждениях, от которых все равно со временем придется избавляться.

В. Почему суфии отвергают так много людей, которые к ним обращаются? Разве суфизм предназначен не для всех?

О. Они не отвергают никого, кто достоин. Но между реальным состоянием человека, который хочет стать суфием, и тем, что человек этот считает своим состоянием, дистанция порой весьма значительная. В какой-то момент люди способны стать суфиями; затем могут потерять эту способность. Должно пройти время, прежде чем они смогут обратиться снова. Восторженность по поводу суфизма или «тайн» не является основанием, чтобы подступиться к обучению.

В. Несмотря на усилия ученых, востоковедов и духовных лиц, не было дано точного определения суфизма. Можете ли вы сказать, что ж такое суфизм? Является ли он религией, или, скажем, некой производной христианства; или же это психология?

О. Суфизм нельзя описать, потому что он уникален: он есть то, что он есть. Когда его изучает религиозный человек, он может счесть, что это религия. Тогда он наклеивает на него ярлык в соответствии со своим собственным представлением о религии. «Осел может разбираться в чертополохе, но не ему судить о дынях».

В. Из чего можно заключить, что та или иная суфийская школа или суфийский учитель представляют истинный суфизм?

О. Вам не определить этого, если вы не суфий. Но если та или иная школа или тот или иной человек предлагают узнаваемую форму «эзотерического учения» или «религиозной организации» и так далее, то вероятность, что источник этот достаточно суфийский, чтобы правильно развить человека, значительно понижается.

В. По каким внутренним признакам человек может сказать, что учение является для него правильным, как говорят: «Вот это — мое!»

О. По своим чувствам и реакциям, которые совершенно отличаются от привычных.

Это должны быть симптомы, которые не появляются у человека ни при каких других контактах. Соприкасаясь с суфизмом, вы входите во взаимодействие с абсолютно новым опытом. Соответственно, и ощущение от него совсем иное, чем от известных «религиозных» или других опытов.

В. Справедливы ли ваши ответы для всех интересующихся, и ответили бы вы таким же образом, если бы спрашивал человек с Востока?

О. Вообще говоря, ответы относятся к определенному периоду и определенному обществу. Еще это зависит от конкретного момента времени, когда задается вопрос, и культурного состояния спрашивающего. В настоящий период времени, чтобы представить кое-что из суфизма западному человеку, проявляющему интерес к тому, что он называет «высшим знанием», — данный ответ будет наилучшим.

Магнитофонная запись беседы с суфийским шейхом в Афганистане

В. Сталкиваетесь ли вы с неожиданными для вас трудностями во время вашей конкретной деятельности в отдаленных странах, например, на Западе?

О. Нет.

В. Должны ли вы все равно преодолевать трудности, как если бы они были непредвиденными? Если так, то почему?

О. Да. Потому что, когда человек работает, проходя через трудности, он развивается.

В. Есть ли смысл остановиться на какой-то психологической системе, подобно тому, как мы делаем это на Западе, чтобы с ее помощью объяснять прошлое, работать с настоящим, решать человеческие проблемы и обеспечивать возможность для жизни на высшем уровне?

О. Системы самой по себе недостаточно. Вам придется выполнять определенные упражнения и практики под руководством одного из наших представителей.

В. Представители, из тех, кого мы встречали, не всегда вызывали энтузиазм. Вот почему мы пришли к вам.

О. Вы пришли к нам, потому что мы позволили этому случиться. Обойдя наших представителей, вы бы ничего не добились; это происходит так же, как вы попадаете на прием к директору, когда вас не устраивает его помощник. Наши представители знают, что делать: чей интерес «подогреть», а чей — «охладить».

В. Может ли быть, что смысл предпринимаемых нами время от времени занятий откроется позднее? О. Да.

В. Используете ли вы для обучения неизвестные нам предметы и понятия?

О. Да, предметы и понятия, которые представляются вам совсем не связанными с «высшим учением», как вы его видите.

В. Существует ли экстрасенсорная связь между вами и вашими помощниками, между ними и нами и между людьми прошлого и будущего?

О. Да, существует.

В. Интересуетесь ли вы искусством и практиками, которые в ходу у нерелигиозных групп?

О. Да. Потому, что, если вам не известно, как пользоваться какой-то вещью, это не значит, что она бесполезна.

Если вещь попала в плохие руки, не думайте, что никто не знает, как обращаться с нею, избегая сопряженных с этим неблагоприятных последствий.

В. Как это возможно, что столько искренних людей, следуя различным верованиям и открывая в них что-то ценное, при этом порой полны диаметрально противоположных мнений и убеждений?

О. Такого не может быть, если мы говорим о подлинной искренности. Род искренности этих людей связан не с верой, а с потаканием своим желаниям; они полагают, раз эта вера им нравится, значит, она истинная. Они находят то, что им хочется, потому и ценят это. Во всем этом нет ни духовной ценности, ни особого смысла — есть только социальное значение. Когда они наконец осознают, что их и других людей с подобной «искренностью» точно так же утешила бы любая другая, как они называют ее, «вера», они начнут искать подлинную веру и подлинную религию, забросив свою детскую забаву.

В. Почему люди с таким рвением следуют за учителями и учениями и все-таки не могут отыскать истину?

О. Не истину ищут такие люди. Они ищут учителей и учения. Если бы они знали, что такое истина и могли ей следовать, мы бы их нашли, как находим нужных людей, тех, кто пребывает на промежуточной стадии, — они способны к искренности, но никто их искренности не обучал, потому что в организованных группах и религиях востребована как раз человеческая неискренность. Основной способ ее использования заключается в том, чтобы посулить человеку вознаграждения — эмоциональные и социальные, а для посулов человеческая неискренность всегда открыта.

В. Почему у вас в ходу так много разных терминов для обозначения суфийского пути?

О. Когда слово «суфий» имеет почетное значение, мы воздерживаемся от его употребления, отчасти чтобы избежать потакания собственным слабостям, а отчасти для того, чтобы предоставить свободу действий подражателям,

которые под этим именем представляют несуфийские организации. Там, где слово «суфий» непопулярно, и в умах, скажем, индусов или жителей некоторых западных стран равносильно «мусульманскому фанатику», мы можем пользоваться им, чтобы подчеркнуть полную неадекватность наклеиваемых на нас ярлыков. Порой мы пользуемся множеством других названий для удобства или по иной рабочей причине. Многие наши организации, на посторонний взгляд, не содержат «духовного» аспекта, чем и достигают наибольшего успеха, не встречая препятствий со стороны. Но я не могу говорить о них с человеком, который уже задействован в сфере так называемого «духовного» покрова вещей.

В. Верите ли вы в то, что за свои поступки человек получает награду, наказание или даже тайное знание?

О. Награду за свои дела вы получаете, только если вам удалось избавиться от предвкушения награды. Наказание подстерегает вас, если вы его боитесь, потому что, действуя в страхе, вы понесете наказание, даже если считаете, что ваш поступок «хорош». Есть тайное знание, которого никогда не постигнут те, кто думает о тайном знании, потому что для таких людей его форма и средство сообщения с ним остаются невидимыми.

В. Каково главное различие между суфийским подходом к ученикам и методиками других школ?

О. Различий много. Вот одно из них, доступное пониманию наименьшего числа людей. Мы работаем, чтобы войти в контакт с людьми на уровне более глубоком, чем тот, который предполагает воздействие на их эмоции. Все другие системы концентрируются на обращении неофитов — обеспечивая их вниманием, занятостью, разнообразнейшими испытаниями и так далее. Главное наше испытание — предоставить людей самим себе до тех пор, пока они не поймут, дано им почувствовать нашу истину или нет. Видите ли, мы обнаружили, что система, якобы проверяющая людей, проводя их через испытания, на самом

деле удерживает их внимание на самой себе. Результатом становится то, что людей тренируют (обусловливают, как говорят сейчас) концентрироваться на школе или на системе; им промывают мозги, хотя и называют это верой. Если они сопротивляются давлению и не поддаются дрессировке, тем лучше для данной системы, потому что непокорные последователи в будущем создадут для нее много проблем. У нас все иначе: нам не выжить с «обусловленными» людьми в наших рядах. Мы имеем дело с чем-то более глубоким в людях.

В. Признают ли суфии наличие других действенных систем, переданных из прошлого?

О. Несколько лет назад группа русских исследователей изучила большое число лиц, занимающихся йогой, пытаясь на основе их практик воспроизвести первоначальную систему, на которой это учение когда-то было построено.

Конечно, они кое-что узнали: например, установили, что многие позы и дыхательные упражнения йогов вызывают эффект самовнушения.

Но эти исследователи не знали остальных возможных эффектов воздействия поз, дыхания и прочего, и потому оказались не в состоянии установить, для чего они предназначались.

Когда же мы изучаем какую-то из «традиционных» систем, такую как практика христианских молитв или йогические позы, нам нетрудно выяснить, для чего они изначально были разработаны. Это подобно тому, как вы, житель Запада, сразу узнали бы, для чего предназначено снаряжение солдата, если бы на ком-то его увидели, потому что оно использовалось в войсках, когда вы сами служили в армии.

Пока вы не поймете, в чем здесь суть, дальнейшее обсуждение бесполезно.

Наблюдателей (и не только западных) постоянно сбивал с толку один особый тип суфийского учителя — не важно,был он признанным суфийским деятелем или нет. Речь идет о «безумном святом», поведение которого являет крайний пример косвенного обучения, когда результаты достигаются путем непрямого воздействия. Его собственные ученики догадываются о природе его деятельности пропорционально степени посвящения каждого из них, но для посторонних поступки «безумного святого» остаются непостижимыми.

Один член команды взял интервью у ученика такого учителя (человека пожилого). Интервью состоялось в Кафиристане, и, надо сказать, в подходящем для этого месте: под деревом шелковицы.

Почтенного господина, которому было лет семьдесят, звали Шейх Хиндки. Родом он был из Индии.

В моем родном городе проживал один странный человек. Все любили его и часто обращались за советом по самым разным поводам. Он приехал откуда-то из Средней Азии, и мы звали его Бо-хари Сахеб.

На одном из базаров он держал маленькую ковровую лавку. Человек этот был подвержен беспричинной смене настроений: иногда малейший пустяк мог вывести его из себя. Иногда он казался несправедливым или выглядел смешным.

Примерно с шестнадцатилетнего возраста у меня вошло в привычку сидеть с ним рядом и наблюдать за тем, что он говорил и делал. Года через три или четыре я понял, что суть была не в том, что или как он говорил: главным был результат, производимый его действиями. Например, когда один человек захотел получить работу в местном муниципалитете, Вохари Сахеб отправился к секретарю городской администрации и сообщил ему, что с этим человеком не все ладно. И толпу отказали в работе. Но тот, кому это место досталось, неожиданно погиб, когда в его конторе обрушился потолок. За многие годы были сотни подобных случаев. Я начал осознавать, что Вохари являлся посредником чего-то или кого-то; он тот, кто знал «нечто» и мог защитить людей - неважно, каким способом. Обычно самым неожиданным.

В конце концов я задал ему прямой вопрос, и он сказал: «Если ты хочешь учиться, присоединяйся ко мне и работай вместе со мной. Дружественные отношения, общение и условие, что ты не будешь задавать вопросов, создадут у тебя соответствующий настрой и сэкономят твое время».

Обычно я действовал как его помощник, выполняя поручения, когда он хотел, чтобы что-то было сделано или сказано, и толпу подобное. Мне по-прежнему не удавалось понять, что же являлось источником этой мудрости, скрывавшейся за его странностями.

Я находился рядом с ним сорок лет. Однажды он сказал: «Через две недели или раньше я умру. Отправляйся в Белуджистан и стань слугой Намусса». Через десять дней он умер. Похоронив его, я отправился в путь. После долгих странствий, преодолев много трудностей, я отыскал наконец это место, и вот теперь я здесь. Отныне я выполняю свою работу.

Существует изрядный объем суфийской литературы об учителях, чья деятельность построена по образцу «безумного святого». Подытоживая сведения из этих источников, можно вывести следующие качества таких учителей:

1.    Проявляет сверхъестественные способности.

2.    Обладает даром целительства.

3.    Потакает своим физическим слабостям.

4.    Берет плату.

5.    Перераспределяет деньги, подарки и т.д.

6.    Никогда не отказывается от действий из-за отсутствия денег.

7.    Упражняется в чередовании противоположностей: гармония сменяется противостоянием, набожность — явной нечестивостью.

8.    Поступает вразрез с нормами общества, в котором живет и действует.

9.    Всегда остается непонятым, потому что те, кто благоволит ему, стараются скрывать эксцессы его поведения,

представляя их как чудачества, а не как существенную часть его деятельности; кроме того, люди не могут понять, что некоторые его поступки носят показательный характер и что он разыгрывает чужие слабости.

10.   Ему противодействуют ортодоксальные власти — гражданские и религиозные.

11.   Привлекает к себе множество людей, которые соблазняются исключительно лишь его странностями. Этих людей считают его учениками, что создает ложное внешнее впечатление о его деятельности и связях.

12.   Неофиты отдают должное его музыке, танцам или другим физическим движениям и упражнениям — как религиозной практике, а ортодоксы эти его занятия считают предосудительными.

13.   Значительную часть времени он проводит в усмирении плоти, но вместе с тем потворствует своим слабостям. Обоюдное действие этих качеств, их полярность, высвобождает в нем странную силу. Эту же силу он старается также высвободить у тех, кто находится рядом.

14.   Обычно известна лишь малая («приемлемая») часть того, что он говорит и делает, но этого вполне достаточно, чтобы вызвать в людях уважение к нему, а порою даже стать поводом для поклонения и создания местного культа вокруг его личности. Случается, что, когда он умирает, ортодоксальная религия даже причисляет его к лику святых.

15. Он может быть приезжим из дальних мест, неотесанным, грубым человеком, иностранцем и т.п.

* * *

Относительно приема в суфийские группы и ритуала посвящения команда нашла в уже цитировавшейся книге Брауна «Дервиши» три упоминания, которые вписались в их ограниченный опыт.

Знакомство с этими отрывками представляет интерес.

«Когда кто-то хочет вступить на тарикат (путь) и ощущает привязанность к шейху текии (дервишеский центр), он находит мюрида (ученика), уже принадлежащего к общине, и высказывает свое желание стать учеником шейха. В ответ мюрид предписывает ему продолжать посещать текию и прислуживать ее членам и гостям. Служение состоит в выполнении различных работ по дому, каким бы ни было социальное или официальное положение претендента. Это длится несколько месяцев или год и усиливает его привязанность к ордену шейха, не давая отпасть от общины или вступить в любую другую текию. Однако у него нет обязательств оставаться; если он захочет, то может покинуть круг и вступить в другую теккию».

Посвящение испытуемого может состояться спустя довольно длительный срок.

«В некоторых случаях байят, или избрание мюрида (ученика) посредством рукоположения, когда шейх накладывает руки на голову ученика или ученик берет шейха за руки, происходит лишь через несколько лет после его прихода в орден».

Длительность этого периода во многом зависит от воли шейха и уровня знания и духовных достижений мюрида».

Считается, что перед шейхом (или же перед мюридом) предстает в видении образ Пророка, Али или пира (главы) ордена; и эта часть церемонии является единственной тайной (если она вообще существует), которая не была мне раскрыта. Мюрид, в свою очередь, дает клятву никогда не разглашать эту тайну и не совершать известных обычных грехов».

Во время фактической церемонии приема неофита (в данном случае Браун сообщает о приеме в орден Ка-дирийя) шейх своей рукой берет за руку претендента и говорит: «Эта рука — рука шейха (Абд-аль-Кадира), ты теперь держишь за руку Наставника на истинный путь. Я шейх Абд-аль-Кадир: от него я принял эту руку и теперь этой рукой принимаю тебя как одного из его учеников»

Претендент: «И я тоже принимаю тебя как такового». Шейх: «Отныне провозглашаю тебя принятым».