ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА И ДРЕВНЯЯ ТРАДИЦИЯ

Мы начали с настоящего времени, затем погрузились в предполагаемые истоки мира, и, наугад пролистав страницы человеческой истории, снова вернулись в наше время.

Выглядит ли жизненный процесс как результат воздействия случайных сил? Или он являет собой развертывание широкого и грандиозного плана? В конечном итоге вердикт вынужденно окажется эмоциональным. Ни изучение избранных исторических эпизодов, ни их предполагаемая последовательность или взаимосвязанность не могут доказать существования ноуменального уровня. Самое большее, что мы можем, — это увидеть разводы пены на поверхности и предположить, что под ней существует система волн. То, что под поверхностью, — такова уж природа вещей — должно оставаться невидимым.

Но если у человечества и у мира есть какой-то великий план, объемлющий Солнечную систему и весь космос, цели которого простираются на миллионы лет, и если наше современное состояние — всего лишь одна из стадий осуществления такого плана, тогда напрашиваются определенные выводы, призывающие взглянуть им прямо в лицо.

Мы привыкли рассматривать демократические завоевания XX века как достижения по сравнению с более ранними социальными формами — хотя Платон не согласился бы с этим. Если мы, однако, настаиваем, что так оно и есть, придется признать, что эти достижения дались нам недешево.

Современные демократии породила Французская Революция. Она и последующие социальные потрясения, ею вызванные, повлекли за собой ужасы, страдания и смерть миллионов людей. Оправдывает ли цель средства? Может ли Разум, прибегающий к таким средствам, быть «добрым» в любом приемлемом для нас смысле?

Наряду с этим развитие научных достижений освободило миллионы людей от необходимости влачить мрачное существование на грани выживания и еще миллионы обеспечило огромными материальными благами. Но, подарив людям все это, наука предъявила им счет. За наши «игрушки» мы должны расплачиваться стрессами и страхом, а также отказом от издревле почитаемых человеческих ценностей.

Если прогресс был «организован», то милосерден ли Разум, придумавший подобное? Кажется, что по человеческим стандартам любая теория вмешательства должна быть осуждена. Нам представляется, что страдание недопустимо, даже когда оно является следствием случая и непреднамеренных ошибок. Когда же страдание причинено намеренно и обдуманно, мы относимся к этому только как к жестокости.

Ответ, если он есть, должен заключаться в факторе масштаба.

Давайте предположим, что мы как люди хотим достичь какой-то обычной повседневной цели. Исходя из нашей ситуации, эта наша цель по всем известным нам параметрам «правильная» и «хорошая». Чтобы осуществить ее, мы должны, скажем, успеть на конкретный автобус. Он уже тронулся с места и набирает скорость, и мы можем догнать его только отчаянным рывком.

Наше решение сделать этот рывок приводит в действие целую цепочку соматических реакций. В кровь вбрасывается дополнительный адреналин. С предельным напряжением сокращаются мышцы. Своим обдуманным действием мы уничтожаем миллионы клеток организма.

Каждая из этих клеток — маленькая жизнь. Клеточки умирают — мы в реальном смысле приносим их в жертву ради нашей цели.

Чувствуем ли мы сожаление? Можем ли мы, не кривя душою, сказать, что испытываем раскаяние по поводу их гибели из-за предпринятого нами действия?

Фактор масштаба здесь крайне важен. Все во Вселенной может иметь значение, но значение неравноценное. И неважно, укладывается ли такое представление в рамки наших субъективных идей о «хорошем» и «высшем». Таков порядок вещей. Подобно корреспонденту Карлейля, нам придется принять Вселенную такой, какая она есть.

Мы редко замечаем, что у нашей способности к состраданию есть свои градации. Выпекая хлеб, мы не склонны испытывать ничего, кроме теоретического беспокойства за судьбу используемых нами дрожжей. Однако — они живые. Мы чувствуем минимальную ответственность за жизнь холоднокровных существ, наша забота возрастает по отношению к жизни теплокровных созданий, и максимальную озабоченность мы испытываем, когда речь идет о человеческой жизни. По отношению к жизни на клеточном уровне мы вообще ничего не чувствуем. Она вне нашей досягаемости. Слишком велика пропасть масштаба.

Это ограничение масштабом связано со временем: с максимумом и минимумом «настоящего момента», который способно охватить наше сознание.

Фактор временного промежутка можно проиллюстрировать примерами из повседневного опыта. Представьте, что в палец маленького ребенка глубоко впилась заноза. Мать ребенка видит ситуацию настоящего момента в рамках гораздо более широких, чем видит это он сам. Она воспринимает всю жизнь малыша в целом: его здоровье, рост, зрелость — все это находится в поле ее зрения. Она берет иголку, поддевает занозу и вытаскивает ее.

Для ребенка настоящий момент ограничен тремя-че-тырьмя секундами, за которые игла прокалывает его кожу.

С точки зрения настоящего момента, переживаемого ребенком, его мать совершает непостижимый акт жестокости, намеренно причиняя страдание, которое кажется ему ненужным. Ребенок не понимает и не может понять, что поступок матери диктуется заботой о его благополучии.

Чтобы оценить это, ребенку нужно такое понимание настоящего момента, которого у него нет и на его стадии развития быть не может.

К тому же заноза явилась следствием какого-то действия самого ребенка — как бы беспомощен он ни был, чтобы избежать этого.

По аналогии, господство террора и две мировые войны могут являться не более чем моментальными уколами в жизни сознания, для которого настоящий момент составляет десять тысяч лет.

Если все человечество — это организм, находящийся на другой временной шкале, его окончательное благополучие может потребовать от Разума, настоящий момент которого гораздо протяженней нашего, определенного действия. Индивидууму, чей настоящий момент — максимум срок его собственный жизни, такое действие покажется в лучшем случае проявлением равнодушия, а в худшем — поразит его преднамеренной жестокостью. Если бы его настоящий момент можно было значительно продлить, и если бы уже с этой точки зрения он мог увидеть непрерывность существования эго, не ограниченного одной жизнью, то и его отношение к «судьбе» полностью изменилось бы.

Но такие рассуждения кажутся чем-то отдаленным и абстрактным. Силовые воздействия на простейшие живые организмы с целью создания человечества, или даже более позднее по времени манипулирование импульсами, передаваемыми через религии и культы с целью создания соответствующих возможностей для широких слоев населения, — такая картина слишком далека от нашего непосредственного опыта. Если влияния, призванные поощрить или удержать человеческое развитие в предопределенном русле, воздействуют на человеческую жизнь, то их можно обнаружить, пусть и в завуалированной форме, уже в наши дни и на основе нашего опыта.

Команда, контактируя с рядом суфийских источников, пришла к выводу, что телепатия применялась не только как внутрисуфийская система связи, но и как средство «влияния на людей и события».

Если такое влияние существует, оно объясняет многие «совпадения», не поддающиеся обычному толкованию.

Примеров одинаково невероятных изобретений, которые одновременно были сделаны самыми разными людьми, предостаточно.

Иногда какая-то сила побуждает писателей к созданию совершенно необычного фантастического произведения, которое позднее оказывается пророческим.

В «Божественной комедии» Данте есть точное описание Южного Креста — созвездия, не видимого в Северном полушарии; в его эпоху о нем не мог знать ни один путешественник1.

В «Путешествии в Лапуту» Свифт приводит сведения об орбитах и периодах вращения двух спутников Марса, в то время не известных.

Когда в 1877 году американский астроном Асаф Холл открыл эти спутники и заметил, что сделанные им расчеты совпали с данными Свифта, его охватила паника, и он назвал эти спутники Фобос и Деймос: Страх и Ужас2.

В 1896 году английский писатель М.П.Шил опубликовал новеллу, в которой банда чудовищных преступников

1     L.Pauwels and J.Bergier, The Dawn of Magic, Gibbs and Philips, London, 1963, p 136. Значительное суфийское литературное влияние на Данте стало предметом основательного исследования Асина в 1926 году. См. M.Asin Palacios, Islam and the Divine Comedy, London, 1968 edition (tr. H.Sutherland).

2     Там же.

опустошает Европу, уничтожая народы, препятствующие, по их мнению, прогрессу человечества и сжигая тела убитых. Рассказ назывался «СС»3.

Сидни Джордан, автор сценария научно-фантасти-ческого комикса в лондонской газете «Daily Express» от 21 ноября 1959 года, отправил своих героев на Луну, где они водрузили табличку в честь покорения человеком новой планеты. На табличке была выгравирована дата: «4 августа 1969». То есть Джордан за десять лет с точностью до двух недель предсказал реально произошедшее событие.

Один лондонский редактор, работавший с рукописями фантастических произведений, часто поражался, что писатели, порой даже на противоположных концах света, по какой-то необъяснимой причине в одно и то же время выбирали для своих произведений схожие сюжеты. По его словам, в 1969 году за неделю он прочел девять рассказов с практически одним и тем же сюжетом, какого прежде не встречалось в его редакторской практике.

Если телепатия и в самом деле является средством побуждения или приостановки человеческой деятельности, можно предположить, что «центробежный эффект» подобных энергий способен привести к возникновению и распространению на бытовом уровне заданного мыслительного образа по всему миру.

Может оказаться также, что тени будущего отбрасываются на человеческое сознание намеренно, потому что таким образом события, находящиеся в состоянии возможной будущей актуализации, приходят на уже подготовленную психологическую почву.

Вполне правомерным будет предположение, что к категории таких предзнаменований относится почти вся научная фантастика.

1 Там же.

Космические путешествия и атомная энергия не очень-то удивили население, только-только оставившее позади эпоху парового двигателя. Жюль Берн, Герберт Уэллс и целая плеяда более поздних авторов, таких как Айзек Азимов и Артур Кларк, предвидели будущие научные достижения настолько конкретно, что могли представить свои «фантазии» как фактическую реальность. Таким образом, эти идеи стали психологически приемлемы для восприятия еще до их воплощения в жизнь.

У идеи изменения человеческого поведения посредством манипулирования средой, по-видимому, отсутствует предыстория. Едва различимые ее следы можно обнаружить в эзотерической литературе. Но неожиданно, явившись из ниоткуда, она становится знакомой и привычной. Трудно вообразить предмет, менее привлекательный для массовой телевизионной аудитории, однако именно на этой идее построен «Узник» Патрика Макгухэна, — причем с предположением о существовании некоего уровня, преодолев который, люди выходят из-под власти манипуляций.

Ту же тему разрабатывают такие произведения, как «Вечеринка с коктейлем» Т.С.Элиота и «Удостоверение личности» Найджела Дениса.

Почему та же таинственная идея получает наиболее подробное развитие у Джона Фаулза, чья книга «Волхв» вызвала у читателей интерес, беспрецедентный для любой другой сравнительно «трудной» области?

В «Волхве»1 вполне определенно высказывается идея о группе людей, обладающих другим видом знания, которое дало им возможность (и очевидно, право) манипулировать психологией избранных ими обычных мужчин и женщин. Те, кто подпадали под это воздействие, чувствовали, что стали жертвами какого-то невыносимого преследования, которое, однако, было для них невыразимо притягательным

1 John Fowles, The Magus, Cape, London, 1966, and Pan Books, 1968.

и сопровождалось чувством ностальгии. Только после того, как их «провели» через страдание к бунту, а затем к смирению, они начали осознавать катарсис, посредством которого их направляли, и обрели новый уровень жизни, на который дал им право полученный опыт.

В настоящее время всеобщий интерес неожиданно стали вызывать дельфины. Ученые исследуют их разум. О них снимают документальные фильмы. Почти каждую неделю появляются документальные и фантастические произведения о дельфинах. Между тем то, что дельфины в некотором роде «особенные», было выражено в мифологии тысячи лет назад, и с тех пор дельфины всегда оставались открытыми для изучения. В прошлом существовало немало цивилизаций, способных исследовать их, однако только в конце 1960-х годов дельфины — внезапно и необъяснимо — приобрели значимость.

Почему бы не предположить, что будущее готовит человеку где-то во Вселенной встречу с жизнью, находящейся приблизительно на его уровне, но в незнакомых ему формах. Такое знакомство может быть отрепетировано как раз на опыте контакта с дельфинами.

А книги Россума «Универсальные роботы» и «Метрополис»? Может быть, они готовили прошлое поколение к предстоящему знакомству нынешнего поколения с компьютером?

С точки зрения поколения, рожденного до 1920 года, сегодняшняя «картина» общества вседозволенности, ЛСД и марихуаны представляется только ухудшением, падением с уровня уже достигнутых высоких стандартов. Но как одно время казавшийся энтропическим процесс борьбы демократии с авторитарной королевской властью явился минимально необходимой основой для возникновения настоящей и будущей ситуации человечества, так же и реальный опыт экстрасенсорных состояний может оказаться основой для будущего, в котором экстрасенсорика станет обыденным явлением.

Любая попытка реально оценить «либеральную картину» также может наткнуться на совершенно неожиданный фактор — существует предположение о якобы умышленной организации вырождения среди молодежи Запада, с целью осуществить магическую операцию мести, механизм которой был запущен около 1920 года, а реальностью становится только сейчас.

Но если будущее приходит в прошлое, чтобы к чему-то нас подготовить, оно может, используя те же средства, предостеречь нас.

Пример тому — фантастический роман Уолтера М. Миллера «Гимн Лейбовицу»1.

Его концепции показывают такое замечательное проникновение в существующие закономерности, что можно усмотреть в этом либо то, что автор является крайне чувствительным «приемником», либо что его прозрения основаны на реальном знании из подлинного источника.

В его повествовании ядерная война разрушила цивилизацию, но предвидевший катастрофу инженер-электронщик Лейбовиц — с разрешения Церкви — основал монастырь в отдаленной пустыне в Америке.

Сразу же после окончания войны простолюдинами были убиты те из выживших ученых, которые не успели найти прибежище в Церкви. В последовавшие затем Темные Века подлинные события недавней истории были искажены и стали мифами. Ядерную катастрофу, причину которой уже не помнят, называют Огненным Потопом. Мутантов, появившихся на свет в результате действия радиоактивных осадков, — двухголовых монстров — называют детьми Радиоактивного Осадка, а сам Радиоактивный Осадок — это не кто иной, как демон, вызвавший катастрофу.

1 W.M.Miller, A Canticle for Leibovitz, Weidenfeld and Nicolson, London, 1960; Corgi, London, 1963.

В монастыре Лейбовица монахи хранят исторические документы Золотого Века, предшествовавшего нападению демона Осадка. Это утратившие свое значение технологические справочники и обрывки чертежей, но монахи берегут их как священные реликвии, заучивают наизусть, переписывают и продают другим монастырям.

Церковь охвачена суевериями. Огненный Потоп включен в Писание, а кардиналы Нового Рима бесконечно спорят о тонкостях Непорочного Зачатия. Церковный ритуал лишен смысла — из древних деталей электронного оборудования теперь изготавливают священные ожерелья, но как бы то ни было, этот ритуал помогает избежать полного забвения прошлого знания.

Однажды к монаху, уединенно подвизающемуся в пустыне, приходит грубый старый бродяга, который показывает ему вход в убежище, никем не обнаруженное со времен выпадения радиоактивных осадков. Там среди скелетов монах находит чертеж, подписанный Лейбовицем, и еще одну реликвию Золотого Века — рукопись, озаглавленную «Формула разгона».

Он возвращается в монастырь и рассказывает обо всем братии. Монахи обогащают его рассказ дополнительными деталями, после чего старый бродяга предстает уже как воплощение самого блаженного Лейбовица — увенчанный нимбом, — хотя на самом деле он швырял в монаха камнями за отказ принять от него немного хлеба и сыра.

Бесценные находки отправляют в Новый Рим, и две папские комиссии исследуют чудо их сохранения и обретения и рассматривают вопрос о канонизации блаженного Лейбовица. Потратив пятнадцать лет на изготовление разукрашенной копии чертежа, монах отправляется к Папе, чтобы вручить ему оригинал. Тот целует реликвию и канонизирует давно умершего инженера-электронщика, разумеется, получив указание свыше.

На обратном пути в монастырь монаха подстерегают и съедают два каннибала — дети Осадка. На сцене вновь появляется бродяга и предает земле то, что осталось от несчастного.

Проходит шестьсот лет. Человечество по-прежнему пребывает в варварском состоянии. Ходят слухи о грядущей великой войне. Тем не менее растет грамотность и возобновляется интерес к науке и философии.

В монастыре Лейбовица до сих пор хранятся некоторые древние тексты, избежавшие участи тех, что были уничтожены набегами кочевников и невежественными крестоносцами. Нынешний настоятель понимает, что сами по себе старые тексты не могут оживить цивилизацию, но, как он чувствует, они могли бы помочь возрождающейся науке. Группе «ученых», посланных одним из правящих князей, он дает разрешение исследовать их.

Однако у настоятеля есть опасения. Он знает, что древнюю цивилизацию погубил материализм. Аббат боится, что новые ученые воспользуются полученным знанием, чтобы уничтожить Церковь, сохранившую это знание. А затем, избавившись от ограничений, которые Церковь могла бы наложить на них, люди вновь попытаются уничтожить цивилизацию.

Ведь наука всегда умывает руки кровью. С другой стороны, нельзя скрывать научное знание, дожидаясь, пока человек станет мудрее, в противном случае он никогда не будет достоин его. Даровать человеку божественную природу не могут ни бесконечная власть, ни бесконечная мудрость. Должна быть еще и бесконечная любовь.

Одному из монахов, работающему со старыми рукописями, удается получить электрический свет в монастыре при помощи грубой динамо-машины, работающей от ручного привода. Прибывшая научная комиссия поражена, потому что сконструировать устройство непосредственно по книгам просто невозможно. Как смог монах перейти от теории к практике? Уж не чудо ли это?

В аббатстве живет Поэт-Шут, человек «без царя в голове». И науку, и религию он видит насквозь. Поэт сочиняет непристойные стихи, у него искусственный глаз, которым, по его словам, он может «видеть». После того, как Поэт совершает символический акт самопожертвования, его убивает какой-то солдат. Как это возможно, чтобы мудрость пребывала в том, кто не имеет отношения ни к религии, ни к науке?

Снова появляется старый бродяга. Он называет себя Вечным Жидом, родившимся до Христа.

Бродяга рассказывает аббату, что чувствует вину всего еврейства и принимает ее на себя. А мог бы аббат принять на себя все бремя христианства? Бремя Человека лежит на каждом. Хотя от большей части этого бремени христианин освобожден Христом. Неожиданно настоятель вспоминает Поэта-Шута. Тот считал это не бременем, но потомственной славою — он ее унаследовал, она принадлежит ему по праву рождения. Вечный Жид до сих пор ищет Мессию, но, вглядываясь в лица ученых, понимает, что среди них Его нет.

Проходит еще шесть столетий, и Темные Века сменяются Поколением Света. Человек заселил космос, и начинается другая атомная война. К этому времени святой Лейбовиц стал святым-покровителем электронщиков, некоторые же почитают другого святого — Поэта Божественного Ока.

Все еще функционирующее аббатство теперь полностью модернизировано. Но перемена эта только внешняя. По-прежнему покорно и бессмысленно продолжается его древняя деятельность. Аббат, работающий теперь с ма-шиной-переводчиком, размышляет над тем, что сначала души были растительными, затем животными, затем разумными; а потом, вместо того чтобы стать ангелами, они стали машинами.

Снова появляется старый еврей, он по-прежнему ищет Мессию. Аббат чувствует, что человеку бесполезно надеяться на Небеса. Человеческие особи рождены безумными.

Папство собирается послать группу монахов и епископов колонизовать другую планету Они захватят с собой все исторические церковные реликвии и с космической базы попытаются евангелизировать иные миры. На Земле Церковь перестала молиться о мире. Теперь она возлагает надежды на то, что ее Послание выживет где-нибудь в другом месте.

Тем временем растет уровень радиации. Беженцы устремляются в монастырь Лейбовица. К людям, получившим смертельную дозу, применяется добровольная эвтаназия, осуществляемая медицинским подразделением светских врачей. Это настолько оскорбляет аббата, что он нарушает свой обет непротивления злу насилием и затевает непристойную драку с врачом, чтобы предотвратить эвтаназию женщины с ребенком.

Для врача единственным злом является боль, кроме того, он считает, что только общество имеет законное право решать, что хорошо, а что плохо. Для аббата же врач — это убийца, нарушающий божественные законы и лишающий женщину того, что она могла бы заслужить через свое страдание.

Происходит взрыв, аббатство рушится, и настоятель оказывается наполовину погребенным под его обломками. Теперь он старается на практике доказать себе, что боль — это не зло, злом является страх перед страданием. Он сознает, что усилия общества сводятся к тому, чтобы повысить безопасность, а страдание свести к минимуму. В результате же получается минимум безопасности и максимум страдания. Аббат пытается взять на себя страдания других.

К аббату пробирается двухголовая женщина. Она хочет, чтобы тот окрестил ее вторую голову, которая начинает пробуждаться от долгого сна.

Когда голова наконец просыпается, черты ее лица обнаруживают детскую невинность — это лицо существа, рожденного свободным.

Неожиданно двухголовая заговорила другим голосом, она отказывается принять от аббата крещение. Вместо этого женщина сама совершает над ним таинство. Действует она уверенно, как будто под прямым руководством, «чувствуя Присутствие за покровами». В ее глазах аббат угадывает обещание Воскресения.

Он задается вдруг вопросом: а не проявлял ли себя Господь на протяжении всех эпох не в науке, не в Церкви, а в каких-то самых неожиданных местах?..

Этот удивительный рассказ проникнут пониманием процессов, которые обычно не становятся темой для обдумывания.

Основные положения произведения Миллера можно резюмировать следующим образом:

В любую эпоху устоявшаяся религия увековечивает устаревшие догмы, уже непонятные и совсем потерявшие всякую развивающую ценность. Тем не менее даже такой закоснелый ритуал может стать средством, благодаря которому знание уберегается от забвения.

Верующих, обусловленных страхами и обещаниями награды, натаскивают соблюдать религиозные нравственные принципы и принимать страдания. Это может привести людей к добродетели, самопожертвованию и смирению, но не к Царствию Небесному.

Во времена Темных Веков, которые порой наступают после войн, учение, хотя его могут и не понимать, сохраняется в Церкви. Постепенно это знание возвращается во внешний мир, и наука вновь начинает развиваться. Однако наука всегда развивается в конфликте с религией, и светские власти используют ее в материалистических целях.

Поскольку ни Церковь, ни наука не в силах изменить природу человека, в итоге всегда наступает гибель цивилизации при непосредственном участии научного знания - ее собственного детища.

Во время этого повторяющегося и самодвижущего процесса Дух Божий никогда не покидает человечество. Но в полной мере он ne проявляется пи в последователях религии, пи в сторонниках науки. Он проявляется и передается некими необычными людьми, которых мир считает наименее достойными.

Если такое фантастическое произведение, как «Гимн Лейбовицу», и содержащееся в нем послание являют собой эхо намеренно организованного контакта с вероятным будущим, то это недвусмысленное предупреждение. Если бы представилась возможность увидеть подобный же контакт с отдаленным прошлым и найти там такое же предупреждение, то послание содержало бы двойной акцент.

И как тут не вспомнить, что Мухиуддин, Учитель из Андалусии, путем прямого восприятия получил информацию от бесплотной сущности у Черного Камня в Мекке. Ему было сказано, что хотя Адам и отец человечества, — «ему предшествовали тридцать других миров».

Появление и Вечного Жида, и Поэта-Шута в романе, написанном в наше время, хотя действие его происходит в будущем, предполагает стойкость и жизненность идей, воплощаемых этими персонажами.

Внешне легенда о Вечном Жиде кажется христианской идеей, но ряд ее разнообразных форм можно обнаружить за многие века до христианской эры. Даже в ее христианской версии Жид — не всегда еврей. В некоторых легендах он — римлянин. Иногда это Малхус, тот, кто лишился уха от меча Симона Петра, а иногда Иуда, Афанасий, Мельмут и Теудас. Он и Зериб бар Элия (Илия), и Ми-чоб Эдер (персонаж, появляющийся в знаменитой сказке О'Генри). Одно из его имен — Лакедион, или Лакедем, что очень напоминает слово L'Kodem, «древний», то есть человечество1.

1 Joseph Gaer, The Legend of the Wandering Jew, New American Library, New York, 1961.

Представление о Вечном Жиде бытовало на Востоке еще в конце первого тысячелетия нашей эры, а также в средневековой Европе. С тех пор этот образ возникает повсеместно благодаря произведениям Гете, Шелли, Ганса Христиана Андерсена и современных писателей, таких как Вирек и Элдридж.

Даже в неких гипотетических Темных Веках будущего можно встретить Вечного Жида, по-прежнему занятого безнадежным поиском в аббатстве Лейбовица.

Если деятельность Школы включает внедрение определенных понятий в избранные периоды времени и в нужных местах — всегда в форме, приемлемой для конкретной эпохи, — мы можем предположить, что Вечный Жид — как раз одно из таких понятий.

Элементы этой легенды, собранные из множества источников, Джозеф Гаер сводит вместе в своей книге «Легенда о Вечном Жиде».

В соответствии со Священным Писанием христиане первого тысячелетия верили, что одним из признаков Второго Пришествия Христа станет явление Антихриста. По мере приближения 1000 года в Палестине и других странах появился целый ряд авантюристов, каждый из которых «отрицал Отца и Сына» и объявлял себя Антихристом. Все они великодушно готовы были принять от христиан их частную собственность, от которой те хотели избавиться до наступления Судного дня. Когда 1000 год наступил и миновал, а конца света не последовало, все эти Антихристы на Ближнем Востоке в народной памяти соединились в одно целое. Коллективная память сохранила образ Антихриста как человека, который одновременно мог быть высоким и низким, толстым и худым, богатым и бедным, отступником и благочестивым.

После того как первый крестовый поход достиг Иерусалима, Антихрист превратился в Вечного Жида и отождествлялся главным образом с Малхом. Крестоносцы, вернувшись домой, принесли с собой целое собрание легенд

о Вечном Жиде; общим знаменателем этого образа являлся человек, который не умер, а был обречен скитаться до Судного дня.

Спустя два столетия во время церковного съезда в аббатстве святого Альбана этой идее придается статус достоверности. Одним из делегатов съезда был архиепископ из Армении, чей талант «прядильщика историй» покорил остальных участников. По его словам, он видел Ноев ковчег на вершине горы Арарат в Армении, а также встречал Иосифа Картафилуса — Вечного Жида.

Иосиф, который служил во дворце Пилата привратником, странствовал по свету уже двенадцать веков. В свое время он злобно понукал Христа поторопиться к месту распятия, за что и был проклят и обречен бродить по земле, мучаясь раскаянием. «Иосиф, — объявил священник на собрании в монастыре святого Альбана, — надеется на спасение, потому что согрешил по неведению».

Рассказ этот был сохранен в летописях монастыря святого Альбана; рукопись, дошедшая до наших дней, датируется 1250 годом1.

Из Британии легенда перекочевала обратно на континент, но «возлюбивший Бога», Картафилус, теперь появился под именем Буттадеус, «ударивший Господа», — замечательный пример того, как фундаментальная идея представляется игрой противоположностей.

Имя «ударивший Господа» предполагает, что теперь Жид идентифицируется с одним из воинов Пилата (Иоанн 18:22,23); во время допроса он ударил Иисуса за его недостаточное почтение к Пилату.

Спустя 300 лет рассказ получает новый импульс. Около 1510 года бедный ткач из Богемии по имени Кокот поздно ночью у порога своего жилища обнаруживает болезненного на вид старика. Он дает ему пристанище

1 Gaer, там же.

и узнает, что старик с «глазами, полными печали», — это Вечный Жид.

Старик поведал ему, что когда-то бывал уже в этом доме и его столь же гостеприимно встретил дед Кокота. Он заводит речь о семейном предании, связанном с тайным сокровищем, и признается, что именно он, Вечный Жид, в свое время помог деду Кокота спрятать его. Старик указывает Кокоту заветное место, и тот, потеряв голову от счастья, выбегает из дома, чтобы рассказать всем соседям про свое вновь обретенное золото. Вернувшись домой, Ко-кот обнаруживает, что Вечный Жид исчез.

В такой форме рассказ содержит очень много важных элементов, напоминающих суфийский обучающий материал.

В XVI веке Вечный Жид появляется в обществе Корнелия Агриппы, который и сам — фигура, олицетворяющая тайную традицию. Агриппа Неттесгеймский — глубоко верующий человек, слывущий магом. У него есть доступ к легендарным сокровищам, но умирает он (в 1535 году) в крайней нищете. Свою жизнь Агриппа провел (как Парацельс и тот же Вечный Жид), странствуя по свету. В патриархальном обществе он слывет защитником женщин.

Иосиф уговаривает Агриппу продемонстрировать ему пример ясновидения и показать в магическом зеркале сцены из его юности. Видение дочери раввина, которую Иосиф любил пятнадцать столетий назад, оказывается невыносимым, и старый еврей выбегает из дома Агриппы прочь, унося в своей душе боль воспоминаний.

В XVI веке Вечный Жид предстает перед мусульманским военачальником Фадилахом, когда тот после битвы при Эльване возносит благодарственную молитву в своем шатре. Описывая Иосифа, Фадилах сообщает, что он выглядел «как очень старый дервиш». (Эту легенду в XIX веке записал Сабин Бэринг Гоулд.)

Вечный Жид говорит Фадилаху, что на самом деле он — пророк Илия (Зериб бар Элия), и сообщает ему о внешних условиях и обстоятельствах, которые сложатся непосредственно перед Вторым пришествием Христа.

Здесь Жида соотносят с дохристианской, древней иудейской легендой о бессмертном пророке Илии, которому, так же как и Артуру нашей эры, «дано жить в теле до конца времен».

В мусульманской легенде Илия — то же самое, что Хызр, таинственный «Зеленый», являющийся в критические минуты во плоти, чтобы наставлять и спасать достойных.

Как полагают в среде английского рыцарства, орден Подвязки возник из ордена Хызра на Востоке. В некоторых европейских традициях Хызра идентифицируют также с бессмертным графом Сен-Жерменом. В немецких версиях легенды о Вечном Жиде XVI века сказано, что Старец практически ничего не ест и не пьет, — обстоятельство, которое снова и снова отмечается во время появлений Сен-Жермена в Европе.

Таким образом, древнееврейская традиция, учение Мухаммеда, артуровская идея, английское рыцарство и фигура отца оккультизма Сен-Жермена содержат вариации и видоизменения единого архетипа.

Согласно Фаридуддину Аттару, Кхидр, или Хызр, — это «страж источника вод бессмертия», а сэр Ричард Вар-тон (который был посвященным суфием) говорит, что Хызр представляет собой совершенного суфия.

В славянских странах легенда о Вечном Жиде содержит любопытную подробность. В ней Жид странствует, проповедуя и являя пример человеческого братства. Он предстает перед людьми, лишь когда они оказываются на грани величайшего отчаяния или на пороге самоубийства, и убеждает их в необходимости любой ценой прожить до конца то, что написано на роду.

Можно заметить очень близкое сходство между этим аспектом Вечного Жида и суфийским обучающим материалом о Хызре. Вот один пример. Он взят из сборника легендарных суфийских рассказов, используемых в обучении1.

Хызр - «невидимый руководитель» суфиев, и именно его считают анонимным проводником Моисея в истории из Корана. Этого «Зеленого» часто соотносят с «Евреем», и в легенде он отождествлен со святым Георгием и Ильей-пророком. Вот сказка (или сообщение), типичная для рассказов о сверхъестественных функциях, приписываемых Хызру как в фольклоре, так и среди дервишеских учителей.

Однажды, стоя на берегу реки Оксус1, я увидел, как в воду упал какой-то человек. Другой, в одежде дервиша, бросился на помощь, но и его затянуло под воду. Вдруг я увидел третьего, в сверкающем, переливающемся одеянии зеленого цвета, и он тоже кинулся в реку. Но лишь только этот человек коснулся поверхности воды, его тело словно изменило свои очертания: то был уже не человек, а бревно. Двое других смогли ухватиться за него и вместе доплыли до берега.

Не веря своим глазам, я следил за ними на расстоянии, прячась в кустах. Спасенные приходили в себя на берегу, а бревно уносила река. Я наблюдал, как бревно, которое было уже вне поля зрения тех двоих, пристало к мелководью, и на берег вышел человек в намокшем и пузырящемся одеянии зеленого цвета. Вода стала стекать с него, и прежде чем я успел добежать до незнакомца, его одежда почти высохла.

Я распростерся перед ним на земле и воскликнул: «Должно быть, ты Присутствующий, Хызр, Зеленый, Учитель святых. Благослови меня, дабы я мог достигнуть». Я опасался дотронуться до его одежды - она казалась зеленым пламенем.

Он произнес: «Ты увидел слишком много. Пойми, что я из другого мира и защищаю тех, на чью долю выпадает испытание, совещая это втайне от них самих. Хотя ты и был учеником Сейи-да Имдадуллы, ты все еще недостаточно зрел, чтобы знать, что мы делаем ради Господа».

Когда я поднял голову, его уже рядом не было, и я услышал лишь свистящий звук в воздухе.

-

1     Idries Shah, The Way of the Sufi, Cape, London, 1968, pp. 161-162.

2     Аму-Дарья. Прим. переводчика.

Вернувшись из Хотана, я увидел того же самого человека. Он лежал на соломенном матрасе под крышей постоялого двора неподалеку от Пешавара. Я сказал себе: «Если в прошлый раз я был слишком незрел, то теперь буду вести себя как зрелый человек».

Я ухватился за его халат, который был совсем невзрачного вида, хотя мне и показалось, что из-под него пробивалось какое-то зеленое мерцание.

«Может быть, ты и Хызр, - сказал я, - но мне все-таки непонятно, каким образом, казалось бы, обычный с виду человек вроде тебя совершает чудеса... и почему. Объясни мне, в чем тут хитрость, чтобы и я мог совершать подобное». Он рассмеялся. «Ты слишком пылок, друг мой! В прошлый раз ты был слишком своеволен, и сейчас по-прежнему упорствуешь. Давай, рассказывай теперь каждому встречному, что видел самого Хызра-Илию, и тебя отправят в сумасшедший дом, а чем больше ты будешь настаивать на своем, тем крепче тебя свяжут.

Потом он достал небольшой камешек. Я взглянул на камень и застыл на месте как вкопанный, он же собрал свои седельные вьюки и ушел.

Когда я рассказываю об этом, люди либо смеются, либо одаривают меня, принимая за сказочника.

Можно считать, что Вечный Жид и Хызр — две стороны одной монеты. У обоих есть прототипы в историческом эпосе — расовой памяти народов.

На одной стороне — Каин, проклятый за свой грех и вынужденный вечно скитаться по свету. Любопытно, что в некоторых средневековых легендах говорится, что у Вечного Жида на лбу есть отметина: печать проклятия. Каин/Картафилус — это собирательный образ человека, осужденного на своего рода бессмертие, связанное с вечным возвращением. Его судьба - следствие его греха.

На другой — Енох/Илия/Хызр. Это объединенный образ человека, заслужившего подлинное бессмертие. Его судьба дана в награду за его добродетель.

В древнееврейской традиции восхождение Еноха на небеса связывается с космической бурей. Илия, «не познавший вкуса смерти», был «вознесен на небеса ураганным ветром».

В средневековой Европе появление Вечного Жида всякий раз сопровождалось ужасающими бурями.

Древнееврейская традиция гласит, что после вознесения на небеса Илия сохраняет связь с Землей и посещает людей, находящихся в крайнем отчаянии, чтобы утешить их. Здесь этот мотив явно перекликается с легендами о Хызре. «Еврейская энциклопедия» дает четкое определение: «Пророк Илия явился прототипом Вечного Жида».

Однако в средневековой еврейской традиции Вечный Жид выступает не в одном лице. Их тридцать шесть, и они — лишь земные двойники небесного отряда, такого же по численности. В то же время тридцать шесть героев средневековой еврейской легенды никогда не действуют поодиночке, а появляются на Земле как единая личность. Возможно, это вариация уже упоминавшегося ранее мусульманского представления об Абдалах.

Поразительная живучесть образа Вечного Жида подтверждается тем, что за последние полтора века у нее появился новый посредник — религия мормонов.

По мормонским представлениям, около 600 года до н.э. некий праведный человек по имени Лехи вместе с семьей эмигрировал с Ближнего Востока в Южную Америку. Некоторые из его потомков, Ламаниты, стали предками индейцев. А другие, Нефиты, — родоначальниками праведных белых рас.

После распятия Иисус явился Нефитам в Южной Америке, трое из них были избраны для получения особых духовных даров со словами: «И боль смерти никогда не коснется вас; но когда я приду во славе, вы в мгновение ока шагнете из смерти в бессмертие».

С тех пор сообщения о Трех Нефитах, подобно сообщениям о Вечном Жиде, снова и снова появляются в американской истории. Как и в средневековой еврейской легенде о Вечном Жиде, Трое Нефитов никогда не являются по отдельности, но всегда в образе одного человека.

Это старый седой человек в древних одеждах! Джозефу Смиту — которому, по верованиям мормонов, была открыта «Книга Мормона», — вероятно, была известна легенда о Вечном Жиде. И, конечно же, о нем слышали многие из его немецких и английских новообращенных в штате Юта.

Мы рассмотрели множество необычных персонажей и еще более странных историй. Некоторые из персонажей относятся к одной и той же идее, другие — к совершенно противоположной. Могут ли они представлять лицо и изнанку единого понятия? Может ли быть, что это понятие намеренно внедрено в человеческое подсознание?

По-видимому, подъем и падение культур сопровождаются подобными же явлениями в искусстве и литературе. Но есть нечто, обладающее более высокой степенью выживаемости. Сказки живут дольше, чем факты. Легенды проникают туда, где нет места логике. Фольклор, миф и легенда превосходят колебания исторического процесса. Миф заряжен такой проникающей силой, что может преодолеть разрыв между культурами; это несущая волна, соединяющая бесконечные и разобщенные поколения.

Если существуют люди, обладающие сверхчеловеческим разумом, чей настоящий момент охватывает многие поколения людей, то, вероятнее всего, они предпочтут использовать для своих влияний и проводник соответствующего временного масштаба. Возможно, они прибегнут к мифу, чтобы заставить человечество-дитя почувствовать то, что пока ему непонятно, или вспомнить то, что оно некогда знало.

Сочетание Жид/Хызр/Енох/Илия, со всем его кажущимся разнообразием, имеет цельное подсознательное содержание.

Миф выражает абстрактные идеи. Вечный Жид — это персонификация человечества. Однажды он согрешил. И хотя Вечный Жид согрешил по неведению, сделал он это добровольно. В результате он «проклят». Вечный Жид осужден на то, чтобы снова и снова появляться на сцене времен в поисках средства для изменения прошлого.

Жид — не один человек, а многие люди. Он худой и он толстый, низкий и высокий, набожный и, напротив, циничный. Он — это само человечество. Он бессмертен уже в этом общем смысле.

Мессия олицетворяет идею спасения. Чтобы спастись, Вечный Жид ищет Мессию как средство для изменения прошлого. Вечный Жид не понимает того, что пока он ищет это средство на своих условиях, ему никогда не обрести его.

Енох/Илия/Хызр/Жермен олицетворяют человека, который нашел то, что ищет Вечный Жид. Этот человек не осужден на бессмертие против своей воли. Заслуженное им бессмертие он получил в награду. Он пользуется своим даром, чтобы помочь эволюционному процессу на Земле. Однако в каком-то смысле его бессмертие тоже общее, потому что он един во многих лицах. Ведь все эти многие — еврейские Тридцать Шесть, мусульманские Аб-далы и несколько Нефитов — все они появляются и действуют как один человек.

Монахи монастыря Лейбовица суеверно хранят непонятные им документы, подчиняясь некоему подсознательному обязательству Однажды чудесным образом они производят свет Человечество заботливо хранит в памяти мифы, которые не понимает Но, быть может, однажды...