Попытки Жоржетты передать то, что она усвоила за годы, проведенные с Гурджиевым, описаны в последней части ее книги "Отважная машина". Французская пресса назвала книгу шедевром, Жан Кокто написал к ней предисловие, но ни один американский издатель не заинтересовался ею. Поэтому я привожу здесь заключительные главы из нее:

...В июне 1924 года Маргарет, Джейн и я приехали в Приорэ, где жил Гурджиев, принимая людей со всех концов света.

У меня создалось впечатление, что для Гурджиева Земля как планета слишком мала. В чем проявлялось его подлинное бытие? В его учении, в его писаниях, но никоим образом не в обычной социальной жизни, к которой он относился достаточно пренебрежительно.

Меня ничуть не поразил тот факт, что он мало известен, что он не окружен тысячами последователей. Ни деньги, ни влиятельность не могли открыть двери Приорэ - Гурджиев создавал всяческие препятствия для того, кто пытался проникнуть в мир, которому не принадлежал.

Я никогда не могла приспособиться к эзотерическим культам и доктринам и их бесформенным последователям - я инстинктивно отворачивалась. В противоположность этому, резкость Гурджиева привлекла меня. Здесь царила совершенно другая атмосфера; чтобы находиться в ней, нужно было обладать поистине ненасытной потребностью.

Нужно было слышать, как читали его рукопись - гигантский труд в девяти частях. Мое тихое слушание разочаровывало многих из присутствующих, ожидавших какого-то видимого знака интереса; но я была полностью поглощена процессом усвоения, подобно растению, всю жизнь жаждавшему, чтобы его полили.

Ее переживания "других" способов описаны в "Дневниках" и "Письмах" не так ярко, как она выражала их в беседах с Орэджем. Величие Кэтрин было в ее искренности. Она не была набожна, но чувствовала необходимость искупления, "очищения". Ей была нужна духовная жизнь, не скованная религиозными клише. Такую духовную жизнь она могла обрести и без помощи Гурджиева - в том лучшем, что есть в религии. Гурджиев предлагает гораздо больше. Он не утешает; он делает больше. Это тяжело, как учение Иисуса, если добраться до его источников. Истина не бывает приятной. Я думаю, первым необходимым условием того, чтобы приблизиться к Гурджиеву, является здоровье; нужно быть полным сил, чтобы выдержать первые потрясения. Затем, для начала, испытать невыносимые муки, чувствуя себя перепаханным полем. В один прекрасный момент вам приходится собрать все свои силы для неизвестного вам труда. Это невозможно. Чем больше вы видите и понимаете, тем сильнее крепнет убеждение: "Я не смогу". Но чьи силы вы пытаетесь собрать? Свои? Это силы, которые никогда не использовались, которыми пренебрегали... новые энергии, пробужденные новой потребностью, новой целью.Хотя в Приорэ я была счастлива, как никогда в жизни, я часто испытывала отчаяние. Каждый раз, когда я прикасалась к собственным глубинам, меня охватывало беспокойство, неясное душевное томление. Даже когда ко мне приходили новые вспышки понимания, я ощущаласебя еще более потерянной. Я искала нечто, сокрытое от моего взора. Моя единственная надежда отыскать это "нечто" зависела от моей способности совершать усилия.

Мой старый друг спросил меня: "Зачем ты хочешь этого знания?". Странный вопрос. Для меня знание - скорее, понимание - полный синоним счастья. Другие говорили: "Никогда не заглядывай внутрь себя, это губительно"; или: "Что же делать с жизнью, утратив все иллюзии?". Я отвечала: "Это все равно, как если бы крестьянин сказал: "Я вырвал все сорняки со своих полей, что же мне теперь делать с землей?".

Многие годы я думала: "Наша натура должна быть вспахана, как пашут землю". Но где плуг, и чья рука направит его? В одиночку мы ничего не можем сделать. Плуг и пахарь так же необходимы, как и семя.

В Гурджиевском методе я нашла и инструмент и мастера. Они были наготове; осталось приготовиться мне. Желание, потребность и усилие - таковы были требования, чтобы начать "другую жизнь", с особыми усилиями, с новыми законами, с эволюцией, изменявшей даже химию организма. Эта жизнь была трудна. В Приорэ я наблюдала, как люди останавливались на полпути, отрекались или уходили, становились враждебными приверженцами какой-нибудь многообещающей системы, гарантирующей рай на склоне лет. Некоторые снова обращались к религии, провозглашая себя "отмеченными благодатью" -благодатью, обычно соответствующей их материальным нуждам, в которой они чувствовали себя уютно вместе со всем своим багажом. Они брали билет в рай в один конец, но я заметила, что чаще всего их путешествие превращалось в бесконечное турне.

Не ошибка ли верить, что для саморазвития достаточно только одного страдания! Если бы это было так, нашу планету уже давно населяли святые и ангелы. Страдание кого-то убивает; кого-то калечит; кого-то сводит с ума; лишь немногие совершен-

ствуются и развиваются. Нужно обладать знанием, чтобы извлечь пользу из страдания.

Всю свою жизнь я была инстиктивно верующей, но не могла принять Бога, предлагаемого нам религией... Бога, воспринимаемого лишь как прибежище или надежду, тогда как Он должен быть божественной прогрессией души, вмещающей Его. Но каждое человеческое существо - лишь зеркало воспринимаемого им Бога; и большинство - карманные зеркальца.

Все первые месяцы в Приорэ моя "земля" вспахивалась. Наконец-то я осознала свою ничтожность; наконец-то увидела свое тщеславие. А потом я увидела, что подобные суждения тоже были разновидностью тщеславия. Я наблюдала за собой и понемногу стала познавать себя.

Я чувствую, что всю свою жизнь жила для собственного удовольствия. Должна признать, что не покончила с искусством и лунным светом, музыкой и весной, и никогда не смогу быть безразлична ко всем этим наслаждениям, этой восхитительной земной пене. Но эти наслаждения не стоят более между мной и моей жизнью. Искусство "жить" требует бесстрашного отречения. Старые наслаждения остаются на своих местах, но без своей прежней мощи; появляется новая цель, новый пыл и бесконечно разнообразное видение окружающего мира.

...Передо мной лежит материал моей прежней жизни. Это была моя первая жизнь, которую никто из нас не знает, какпрожить - кроме как в беспорядке и замешательстве. Я была готова отдать всю энергию тому, что Гурджиев называл "созданием условий для развития". Это было нелегко. Я чувствовала себя вылупляющимся из яйца птенцом. Я начинала видеть, что мир не ограничен моей собственной скорлупой.

"Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную". Иоанн 4:14,

Париж, июнь 1936. Наконец нашли квартиру на рю Казимир Перье, между церквушкой и садом.

22 июня. Была в его квартире во время ланча с ним, его семьей и несколькими учениками. После ланча он показал мне маленькую комнатку и шкафчик, в котором он будет оставлять для меня рукопись. Он сказал, что я могу приходить и читать в любое время.

27 июня. Каждый день я провожу два-три часа в его квартире. Я читаю с такой концентрацией, как будто от этого зависит моя жизнь. ,

28 июня. Снова болею. Не могла пойти читать.

30 июня. Прошлой ночью был острый приступ боли, будто загнали раскаленное шило в солнечное сплетение^{16. Но завтра я пойду читать.}

Вторник, 16 июля. Мне гораздо лучше. Сказала Гурджиеву, что впервые за двадцать лет ни разу не просыпалась ночью. Он уверил меня в том, что я поправлюсь, что у него есть для меня план, и снова повторил: "Вы молоды". Он объяснил, что первая часть работы займет пять лет, что тело должно быть достаточно сильным, чтобы двигаться вместе с духом, ибо мир духа зависит от тела, в котором он воплощен. На Тибете, где он провел не один год, священники являются врачами, а врачи -священниками.

20 июля. С каким изумлением я обнаружила, что могу полностью вытянуться на постели, после стольких лет в полулежачем положении; как удивляется мое тело, не испытывая этой страшной боли. Я часто ощущаю внутри сильный жар, будто я рядом с огнем. Сплю, не просыпаясь. Во мне происходят тихие исцеляющие процессы. Я понимаю, что происходит, но проживать это - просто невероятно.

27 июля. Еле дотащилась до его квартиры. Читала книгу три часа. Уходя, я чувствовала легкость и силу. Прошла два километра и нисколько не устала. Физически этим холодным летом для меня наступила весна.

30 июля. Пока я читала, зашел Гурджиев. Я была в конце главы, посвященной религиям. Выразила свой восторг так кратко, как только смогла он не любит "проявлений". Он был явно польщен.

Конец августа. Боли больше нет. Со мной происходит что-то непостижимое. Очевидно, мозг - не единственный управняющий нами орган. Другие органы также отмечают все, что происходит с нами, и часто более точно, чем это делает мозг. У меня впечатление, что во мне крутятся колеса, движимые обновленной кровью и моей сознательной волей принять оказываемую мне помощь.

27 сентября. Мне стало ясно, что люди бессознательно создают то, что называется неизбежностью - например, войну; и в то же самое время искренне заявляют, что хотят только мира.

30 сентября. Каждый день я отправляюсь изучать рукопись. Это - настоящее событие в моей жизни.

29 октября. Еще один период "черных дней". Я уже не мучаюсь из-за непрерывных болей, но мной овладевает непонятная вялость. К тому же близится зима. Моему организму тревожно, когда земля окрашивается в бледные холодные цвета. Ветви деревьев меланхолично колышатся на ветру. У каждого организма свои привычки. Мой страдал так долго, что хочет продолжения страданий. Он стал более нервным, более чувствительным. Я чувствую, что совершаю ошибки, на меня наваливаются приступы разочарования. Как я ни пытаюсь справиться с ними, они не отпускают меня.

31 октября. Описала ему свое состояние. Он уже все знал, него слова успокоили меня. Он дал мне понять, как действует во всех проявлениях закон маятника.

Понедельник, 2 ноября. Сегодня было большое переживание. Когда я пришла на квартиру Гурджиева, он сам открыл мне дверь. Я сразу же сказала: "Я в полном порядке, у меня новое тело". Он сделал шаг назад и прислонился к стене. Впервые он дал мне увидеть, кем является в действительности... словно он снял все маски, за которыми скрывал себя. Его лицо светилось милосердием, объемлющим весь мир. Застыв на месте, я смотрела, испытывая глубочайшую благодарность к нему и такую печаль, что ему пришлось успокаивать меня. Он произнес: "Бог помогает мне".

4 ноября. Он сказал: "Я могу устранить боль и таким образом подготовить почву для чего-то другого". Я знала, что он имеет в виду особую работу, в которой ритм духа будет соизмеряться с физическим выздоровлением. Но хватит ли у меня сил?

25 ноября. После обеда Гурджиев играл на маленьком аккордеоне. Уникальное зрелище. Человек без кавычек. Когда он играет, он совершенен, как совершенен круг. Его неповторимая улыбка! Полная щедрости, полная истины.

Сочельник 1936 года. Сегодня в его квартире исключительная встреча. Другой век - патриарх раздает дары. Маленькая квартира полна -его семья, друзья семьи, консьерж со своей семьей, старые слуги. Наряженная рождественская елка, слишком большая, слишком высокая, упирается в потолок.

30 декабря. Воскрешение... самый главный, захватывающий меня вопрос - последовательные смерти и вечное обновление: добавление к тому, что было, того что есть и что будет. Во мне начинается воскрешение -я захвачена всемогуществом духа. Это превосходит саму жизнь.

31 декабря. Если я могу хоть немного понять всю полноту и цельность Гурджиева, то это потому, что я изучала его и его доктрину более двенадцати лет. Одно из его величайших достоинств - умение доступно передавать истины, которые чрезвычайно трудно воспринять разумом.

12 октября. Мне приснился сон. Я странствовала не один год в поисках планеты. Я была в космосе. Сперва я увидела города, людей, вещи, такие же, как у нас. Вскоре я поняла, что все было по-другому. Люди любили друг друга, но они не умели говорить. Говорили животные. У меня был долгий разговор с белой лошадью размером с собор. Она рассказала мне о своем двумерном видении мира. Она поняла, что я вся горю, и окутала меня своей гривой. Это было похоже на дождь. Она объяснила мне значение праздника, которого нет в нашем мире. Три времени года побеждают четвертое. Я наблюдала за триумфальным возвращением армий полки со всех стран с развевающимися флагами, за ними вёсны и ранние осени. Они победили зиму.

18 октября. Важный момент, я сделала выбор, Завтра Маргарет и я спросим у Гурджиева, когда же наступит время приступить к реальной работе.

19 октября. Пять часов утра, моя комната на рю Kaзимир Перье. Бледное -голубое небо, неподвижные деревья. Кругом счастье и спокойствие. Почему, почему мне довелось узнать, что можно жить за пределами этой легкой, приятной человеческой жизни? Она мне нравилась...

...Позже. Он согласился, и назначил нам встречу завтра у себя в час дня.

20 октября. Божественная погода в Люксембургском саду. Я села на скамейку у фонтана и задумалась о новой работе, которую этим утром Гурджиев объяснил нам столь ясно и цельно, что я поняла его, даже не понимая всех его слов. Для меня это долгожданное откровение, бесконечно отражающееся во всем моем бытии.

Сегодня, когда позади целая прожитая жизнь, когда наконец-то я нашла то, что могу делать, я снова вижу эти слова: "... должна сделать что-то неизвестное мне, чтобы измениться".

Конец декабря. Жизнь очень насыщена, я устала, я плохо сплю.

Если сейчас я увижу приближение смерти, я не приму ее, как принимала на больничных койках, на которых провела столько месяцев. Мое время наполнено богатством, о котором я и не мечтала.

Теперь, когда я собрала свои заметки, сделанные во время "изменения курса", я поражаюсь необъяснимому парадоксу. Откуда взялась та тоска, то отчаяние, бывшее во мне и в то же время так далеко от меня? В жизни, которой я жила, они никогда не подавали голоса, ни единого стона. Откуда взялась эта боль, если мне не было больно? Значит "душа" действительно находится где-то в другом месте? Я не знала, что ей придется так страдать, чтобы родить меня. Раз это - моя жизнь, как она может быть так далека от моих человеческих дней?

Я пишу эти слова при свете фонарика, чтобы не беспокоить двух спящих подруг, которые, увидев свет в моей комнате, могут подумать, что мне снова стало плохо. После того, как я собрала заметки, я спала весь день и весь вечер. Сейчас уже три часа утра. Через окно я вижу луну, ее отражение в воде будто касается моей постели... Я спала и внезапно пробудилась от мысли: где же было то отчаяние, о котором я писала, если я была так счастлива? Кружок света падает на мой блокнот, я слышу бархатистое рокотание проплывающего корабля, по потолку движется красный луч... Годами я жила в тени глубочайшего предубеждения, благодаря которому, однако, многое в жизни прояснилось. Может быть, мое подсознание живет своей собственной жизнью и не отождествляет себя со мной? Может ли оно умиротвориться, пока другие будут проживать свою яичную трагедию? Эта трагедия подобна любви, не имеющей имени, не имеющей облика, вечно стремящейся принять форму, чтобы БЫТЬ и дать кому-то бытие. Раньше я не знала, что этот "кто-то" - я.