В основе гурджиевской космологии лежит идея, что каждый процесс обречен на энтропийную деградацию и упадок, который наступает неизбежно в том случае, если в определенные моменты к нему не приложена добавочная энергия. После смерти Гурджиева этот закон работал в течение полувека, и гурджиевская «работа» все более деградировала.

Со смертью Гурджиева для множества людей, вовлеченных в орбиту его влияния, а также влияния учеников его учеников, наступила новая эпоха — существования в пустыне без живого источника. Тысячи людей на континенте, в Англии и в Америке почувствовали, что в их жизни образовалась огромная дыра, которую нужно было чем-то заполнить. Американец Ирмис Попов пишет о состоянии глубокой растерянности, охватившей его и других членов его нью-йоркской группы при известии о смерти Гурджиева: «Я помню свое смятение, и такое же чувство других людей, работавших в моей группе, когда после смерти г-на Гурджиева мы обнаружили, что мы больше не получаем новых идей.., и что мы уже слышали все, что можно было услышать. Нас охватило беспокойство. Некоторые спрашивали: Что дальше? Можем ли мы двигаться дальше и неужели теперь... у нас больше не будет учителей?»¹

1 Irmis В. Popoff. Gurdjieff, his work on myself... New York, 1978, p. 179.

По слухам, в последний год своей жизни Гурджиев намекал многим близким ему в те годы последователям, что после его смерти они станут его единственными преемниками и возглавят «работу». Но и независимо от обычных мистификаций Гурджиева к концу 1940-х годов уже существовало несколько четко конфликтующих направления «четвертого пути» в Европе и в Америке. Только в Англии было по меньшей мере три центра «работы»: беннетовский, николловский и — приверженцев Успенского, которые твердо придерживались принципов и правил, полученных ими от Успенского за два десятилетия учебы. Эти люди стояли в непримиримой опоэиции к «загрязненному источнику» и видели в их ушедшем учителе по крайней мере архата. Самостоятельную позицию занял молодой последователь Успенского Родни Коллин, ставший за последние годы жизни Успенского самым близким его учеником, на которого многие смотрели как на естественного лидера, ожидая от него решительных действий. В Америке также были группы Успенского, представлявшие там три английские их разновидности, и, кроме того, остатки оражеских и тумеровских групп, ученики мадам Успенской и остатки кружка Маргарет Андерсен и Джейн Хип. Во Франции были представлены все эти направления, однако ведущим было влияние Жанны де Зальцман, которая вместе с Ольгой де Гартман поставила немыслимую задачу объединения всех этих направлений.

Вечером в день похорон Гурджиева (он был погребен на кладбище в Авоне недалеко от шато Приорэ) мадам де Зальцман собрала сорок или пятьдесят французских последователей Гурджиева и несколько англичан и сказала собравшимся: «Когда уходит учитель, подобный господину Гур-джиеву, его нельзя заменить... У нас есть только одна надежда: сделать что-нибудь вместе». Джон Беннетт, присутствовавший на этом собрании, комментирует: «Наблюдая за враждебностью, охватившей ближайших учеников Гурджиева, я мог только удивляться ее оптимизму...»^1. Все, что Жанне де Зальцман и Ольге де Гартман удалось сделать, это объединить тех, кто принимал их интерпретацию событий, но за пределами созданной ими организации, впоследствии ставшей известной как Гурджиевский фонд, осталось значительное число самостоятельных направлении, которое с годами все больше умножалось.

1 Беннетт Д. Г. Свидетель, или история поиска. М., 1999, с. 251.

Многие последователи Гурджиева и Успенского пошли по пути синтеза полученного ими от Гурджиева и Успенского учения с христианскими, индуистскими и суфийскими идеями и практиками, создавая различные синкретические течения, часто враждебные друг другу, которые, подобно ручьям в пустыне, неизбежно должны были быть поглощенными мертвыми песками. Помимо Гурджиевского фонда, наиболее жизнеспособными оказались направления, возглавляемые Джоном Беннеттом, Морисом Николлом и Френсисом Роллсом.

В Америке в 1950-е годы образовался Американский гурджиевский фонд, который многие годы возглавлял лорд Пентланд, поддерживавший консервативные тенденции мадам де Зальцман. Лорд Пентланд был одним из наиболее близких учеников Успенского. В 1941 году вслед за Успенским он приехал в Америку и поселился в Нью-Йорке. После смерти Успенского, лорд Пентланд отправился в Париж к

Гурджиеву и оставался при нем до его смерти. В годы кризиса системы он сотрудничал с Жанной де Зальцман, помогая ей в организации Гурджиевского фонда и в течение 31 года был бессменным главой Американского гурджиевского фонда. Как и мадам де Зальцман, лорд Пентланд заботился прежде всего о сохранении, что в данном случае прежде всего означало «консервацию», полученных от Гурджиева учения и методов, о работе с новыми поколениями учеников, об издании гурджиевского наследия и исполнении и записи его музыки. Позже он стал вдохновителем проекта создания фильма по книге Гурджиева «Встречи с замечательными людьми» с режисером Питером Бруком, однако фильм не оправдал возлагаемых на него надежд.

Гурджиевский фонд с самого начала вызывал множество нареканий со стороны более самостоятельных и более молодых последователей учения за его буквальное воспроизведение методов и приемов Гурджиева и отсутствие в нем творческой энергии и свежих тенденций. На невозможность сотрудничать с «консерваторами» жаловался еще в 1950-е годы Джон Беннетт, объяснявший их позицию привязанностью к Гурджиеву и к тому, что они получили от него. Причиной постепенного омертвения фонда было отсутствие людей, которые имели бы знание, уверенность и импровизационный дар, подобный гурджиевскому. Те же, кто взял на себя ответственность за сохранение «знания», обладали, говоря словами Гурджиева, лишь частичным знанием или знанием отдельных сторон учения, при отсутствии в них причастности к тому лежащему в глубине «нечто», о котором не раз говорил и писал Гурджиев.

Вместо живого и жизнелюбивого учителя, который непрерывно провоцировал «учебные ситуации», используя для этого любой жизненный контекст, который проводил с учениками дни и ночи в совместных трудах, творчестве и бесконечных застольях, который готовил для них острую восточную еду, ученики нового поколения, внося определенную ежемесячную плату, встречались раз в неделю с холодными замкнутыми учителями, участвовали в групповых, часто безмолвных, встречах, получали от них задания и учились у них терпению и вниманию. Некоторые из них принимали участие в гурджиевских «движениях» и работах на гурджиевских фермах, которые также были отмечены скованностью и рутинным молчанием.

Гурджиевские «движения» основывались только на упражнениях, данных Гурджиевым своим ученикам, и не допускали никакой импровизации, никаких новшеств. «Мы лишь, так сказать, живем крохами со стола учителя, — признавалась главный инструктор фонда по гурджиевским «движениям» Джессмин Ховарт. — Никто из нас не способен создавать упражнения, как это делал г-нГурджиев». Джессмин Ховарт скончалась в 1984 году, почти одновременно с лордом Пентландом. Томас де Гартман умер в 1956 году, а его вдова вовсе не разделяла мнения «консерваторов». В частном письме она писала молодой последовательнице учения: «Вы должны не бояться идти, смотреть, оставаться или уходить по собственной воле. Поскольку для нас учение г-на Гурджиева стоит на первом месте, а также это то, что мы для себя ищем, а не то, что кем-то нам навязано или мы механически обязались это делать.., нам нужно пробовать и смотреть, и видеть вещи без предубеждения. Мы не должны быть рабами, и смысл учения в следующем: увидеть наше рабство и освободиться от него. Вы можете освободиться от него только сами, а другие могут помочь вам, если они вас не подавляют»^1. Мадам де Гартман скончалась в Мексике в возрасте 96 лет.

На протяжении ряда лет, начиная с 1975 года и до смерти лорда Пентланда, автор был удостоен дружеским общением с ним, слушая его красочные воспоминания о встречах с Гурджиевым, Успенским и даже с Анни Безант, первым после Е. П. Блаватской президентом теософского общества, которую лорд Пентланд видел в детстве в Индии. По рекомендации лорда Пентланда в 1980-м году автор познакомился с рядом бывших учеников Успенского и Гурджиева, живших в то время в Лондоне, а также встретился в Париже с сыном мадам де Зальцман психиатром Мишелем де Зальцман, одним из нынешних руководителей Гурджиевского фонда.

Джон Беннетт вспоминает обстановку, сложившуюся в Англии после смерти Гурджиева: «В Англии складывалась непростая ситуация. К Гурджиеву приходили люди из разных групп, недоверчиво, часто враждебно настроенных друг к другу... В циркулярном письме он назвал меня своим представителем в Англии, но я знал, что для многих моя кандидатура неприемлема». После поездки в Америку в 1950 году, где он столкнулся с непримиримой враждебностью фракций, Беннетт вернулся в Англию и возобновил работу со своими последователями, часто навещая в Париже мадам де Зальцман и консультируясь с ней по вопросам работы. Несмотря на размах своей деятельности в Англии, Беннетт остро чувствовал недостаток энергии и смысловой опоры своей работы с людьми.

В одну из поездок в Париж, пишет он в своей книге «Свидетель», он пережил событие, которое наполнило его новыми силами и уверенностью в правильности выбранного им пути. «Между вдохом и выдохом я осознал Вечность. Впервые в жизни я переживал вневременное событие... Я находился в состоянии чистого познания, светящейся уверенности. В центре была истина о нетленности воли. Тело бренно, и все функции, зависящие от него, превращаются в сон и постепенно умирают. Даже моя алчность, мое существование и ощущение себя, которое его сопровождает, может длиться только какое-то время. Но моя воля неподвластна пространству и времени, и ничто не может ее уничтожить»^1.

1 К. R. Speeth. The Gurdjieffs Work. L. A., , p. 252.

В 1953 году Джон Беннетт услышал в себе голос, пославший его на Восток. Начались его странствия по Ближнему Востоку и Юго-Западной Азии, которые, благодаря встречам с «замечательными людьми» — проповедниками, святыми, дервишами и учеными, — дали ему богатый опыт, использованый им при создании его многочисленных произведений. Главным из них стала его четырехтомная философская работа «Драматическая вселенная», посвященная основным принципам естественной и нравственной истории, а также человеческой природе и истории.

В 1954 году Джон Беннетт окончательно понял, что объединение с мадам де Зальцман невозможно, и что его самостоятельность не одобряется консерваторами из ее круга. В 1956 году он увлекся практикой Субуда, движения, инициированного Мохаммедом Субухом (или Паком Субухом) с острова Ява. Пак Субух предлагал своим последователям безмолвную практику совместной медитации стоя, которая называлась латиханом. Во время латихана между ее участниками возникает контакт, подобный электрическому току, который можно включать и выключать по собственной воле. Беннетт был поражен тем, что латихан «пробуждает совесть» и «действует быстрее и эффективнее, чем гурджиевские упражнения»^1. Последующие десять лет Джон Беннетт посвятил движению Субуд, финансируя это движение, сопровождая Пак Субуха в его поездках по всему миру, и даже написал книгу о Субуде. Какое-то время он считал, что Пак Субух — это посланник, приход которого предсказал Гурджиев, однако позже убедился в скромном значении этого явления.

1 К. R. Speeth. The Gurdjieffs Work, p. 295.

В 1960-е годы Джон Беннет увлекся молодым человеком из Афганистана, который привез с собой в Англию письмо от «Хранителей Традиции». Этого человека звали Идрис Шах. В письме утверждалось, что «высшее знание» существует. Беннетт был потрясен тем фактом, что в Англии находится человек, говорящий от имени «Невидимой Иерархии». Часто ссылаясь на суфийскую доктрину «бараки», которую Беннетт интерпретировал в гурджиевских терминах как «высшую эмоциональную энергию», Идрис Шах убедил Беннетта в подлинности своей миссии и реальности сил, стоящих за ним. В результате Беннетт передал Идрису Шаху в дар свое имение Кумб спрингс и предложил ему всяческую помощь в его мисии, однако последний отказался от помощи и отстранил Беннета от Кумб спрингса.

Джон Беннет дожил до 1974 года, посвятив последние годы своей жизни обучению американских студентов гурд-жиевским идеям и практикам и работе над своими книгами.

После смерти Успенского его верный ученик и друг Морис Николл также был осужден ортодоксальными последователями Гурджиева из круга мадам де Зальцман и Джона Пентланда, хотя первоначально они приветствовали и поддерживали его работу. В конце 1940-х годов Морис Николл руководил работой более 600 человек в Англии в Гер-тфордшире, и его влияние с каждым годом увеличивалось. Это был человек с методичным умом, внимательный одновременно к отдельным аспектам учения и к психологии приходящих к нему в группы людей. Кроме того, он имел немалое влияние в журналистских и художественных кругах, что укрепляло его позиции как учителя и толкователя «четвертого пути». Его «Психологические комментарии к учению Г. И. Гурджиева и П. Д. Успенского» были впервые напечатаны в 1949 году. В 1950 году вышла его книга «Новый человек» — толкование Евангелий, основанное психоаналитических интерпретациях снов, а в 1952 году была опубликована его книга «Живое время», посвященная проблеме времени в духе теорий времени Успенского. Смерть в 1953 году прервала его работу. В 1960 году последователи Мориса Николла присоединились к направлению, представленному мадам де Зальцман и лордом Пентландом.

Д-р Френсис Ролле возглавлял группу консервативных последователей Успенского, наблюдавших за тем, чтобы ни одно из введенных учителем правил не было нарушено и чтобы работа продолжалась именно в тех формах, какие установил Успенский. В 1960-е годы д-р Ролле стал известен как инициатор экспедиции в Индию в поисках новых идей. Позже он возглавил движение, сочетавшее идеи Успенского и адвайто-ведантийское учение, полученное им от Шанкарача-рьи. Последователями этого учения стали ученики Успенского, присоединившиеся к д-ру Роллсу. В 1978 году автор настоящей книги познакомился в Нью-Йорке с Н. А. Рабинеком, учеником и другом Успенского, который, поддержал д-ра Роллса и стал его представителем в Америке. 1980-м году, будучи гостем д-ра Роллса в Лондоне по рекомендации Н. А. Рабинека, автор участвовал в занятиях учебных групп в Колет хаузе и посещал демонстрации гурджиевских «движений», впечатливших его своей безупречной техникой и механистичностью. На встрече с д-ром Роллсом и позже на собрании актива его движения, на котором присутствовало не менее 300 человек, шла речь об трансформационной энергии мантры, полученной д-ром Роллсом от Шанкарачарьи, поразившим его при первой встрече словами, которые он столько раз слышал от Успенского: «помни себя».

Для Родни Коллина, ставшего ближайшим учеником Успенского в последние годы жизни последнего, смерть учителя стала источником глубоких мистических переживаний. Все десять лет, в течение которых он знал Успенского, были, по его мнению, временем подготовки Успенского к центральному событию его судьбы — смерти. После смерти Успенского Родни Коллин заперся в комнате, где скончался Успенский и провел в ней шесть дней, которые дали ему мистический опыт, легший в основу его книги «Теория вечной жизни». Эта книга, основанная на его видениях, развивает основные направления мысли ранней книги Успенского «Tertium Organum». Книга была написана в Мексике в 1948 году и напечатана в 1950 году без имени автора, в результате чего возник слух, что ее автором был Успенский. Это вызвало большой интерес к ней и впоследствии к Родни Коллину.

В книге ни разу не упоминается имя Успенского, однако его влияние чувствуется на каждой странице. Больше всего автор занят проблемами смерти, реинкарнации и рождения души и духа. Она написана на псевдонаучном жаргоне, однако проникнута визионерскими энергиями и отсветами видения, посетившего автора в те шесть дней, которые он провел, запершись в комнате умершего учителя. В соответствии с принципом энеаграммы автор разделил человеческую жизнь на девять периодов, каждый из которых связан с развитием в человеке определенных качественно усложняющихся функций. Однако развитие высших функций, по мнению автора, не заканчивается со смертью человека. «Смерть, — утверждал он, — есть величайшая тайна, в которой все становится возможным и ничего — невозможным». Энергии, которые развиваются в человеке в момент смерти, слишком велики, чтобы быть удержанными физическим телом. В результате в процессе рождения новой формы существования физическое тело естественно остается позади.

Коллин рисует четырехлепестковый цветок, в котором два горизонтальных лепестка образуют Землю и Чистилище, над которыми возвышается лепесток Неба (мир электронов) и под которыми находится Ад (мир минералов). Время в Чистилище течет обратно земному времени, время в Аду тянется бесконечно медленно, а Небо живет в вечности. Чтобы пробудиться для вечности, человек должен сознательным усилием самовоспоминания преодолеть время и сознательно пройти сквозь смерть. Последние месяцы и дни Успенского были наполнены подготовкой к сохранению памяти себя сквозь смерть. Этим Родни Коллин объяснял и тайну распятия Христа и секрет стремления святых к мученической смерти. Добровольная мученическая смерть как способ сознательного перехода в царство духа все более занимала внимание Коллина. Эта книга, которая, по мнению Коллина, была написана под духовным руководством Успенского, ставила задачу соединить идеи учения Гурджиева и Успенского с новейшими открытиями науки и рассчитать циклы, которые управляют Вселенной. Многие люди, знавшие Коллина, утверждали, что он превзошел в ней самого себя. С этим мнением был, очевидно, согласен и сам ее автор, убежденный что в нем действует захвативший его мощный импульс. Этот же импульс действовал в нем, когда, отказавшись от лидерства в группах последователей Успенского в Англии, после смерти Учителя он с женой и небольшой группой своих последователей отправился в Мексику, где он бывал в годы войны, когда вместе с Успенским жил в Америке. С близкими ему людьми Родни Коллин поселился сначала в Гвадалахаре, а после перебрался в Тлалпам в окресностях Мехико. В городе он арендовал квартиру, где под его руководством проходили встречи англичан и мексиканцев, разделявших его увлеченность идеями «системы».

Здесь, в Мексике, Родни Коллин создал вокруг себя атмосферу «чудесного», в которую смог ввести многих окружавших его людей. Он был убежден, что его миссия связана не с индивидуальной работой над собой, а с реализацией космического плана, черты которого вырисовывались перед его взором. Речь шла о создании ковчега (группы людей), который управляется капитаном (Учителем), а после его смерти и преображения — речь несомненно шла о смерти Успенского, — управляется «по радио». Себя Родни Коллин видел как человека, получающего сигналы из страны «чудесного» и ведущего туда ковчег со своими последователями. Проект установления связи с мистическим телом Успенским через «трещину во времени» захватил все его внимание. Он звал за собой верных, он упрекал неверующих, он спорил с консерваторами и скептиками, убеждая их, что время «чудесного» пришло, что смерть Успенского — вернее, его победа над смертью — открыла путь в электронный мир Неба и что «нужно отдаться божественному безумию прежде чем победит адский холод».

Экстатическое видение, которое получил Родни Коллин после смерти Успенского, пробудило в нем лихорадочную энергию, которая проявлялась не только в форме писательства, но и в фантастических архитектурных проектах. В 1949 году он приобрел каменную площадку в горах над Мехико под названием Тетекала, что значит «каменный дом Бога», и инициировал проект под названием Планетарий Тетекалы. Предполагалось построить два больших зала «Зал Луны» и «Зал Солнца» и помещение между ними, покрытое мозаичными символами всех форм органической жизни. Планетарий предполагалось использовать для размещения библиотеки, лекционных залов, зала для мексиканских танцев и театра. Последователи Родни Коллина собирались построить рядом с планетарием свои дома, а также клинику и диспансер для бедных мексиканцев. В Мехико был открыт книжный магазин и создано издательство для публикации переводов книг Успенского и Мориса Николла на испанский. В 1954 году это издательство выпустило небольшую книжку Родни Коллина «Вестник гармонии», в которой «Великая школа» Гурджиева и Успенского была увидена им как знаменующая начало новой эпохи гармонии, а два учителя — как посланники Иерархий, возвещающие начало новой эры. В этом же году была опубликована большая и важная книга Родни Коллина «Теория небесного влияния. Человек, вселенная, космическая мистерия», представляющая собой универсальный компендиум, напоминающая «Новую модель вселенной» и касающаяся всех важнейших вопросов человеческого существования. Она начинается с рассмотрения структуры вселенной, затрагивает вопросы природы времени и пространства, солнечной системы, гармонии планет, элементов Земли и Луны, мира природы, человека и человеческой психологии, формы и последовательности цивилизаций, циклов подъемов и войн, преступлений и завоеваний, циклов секса и воспроизведения жизни, и, наконец, вечности. Книга эта посвящена Успенскому: «Magistro meo qui Sol fuit est et erit systematis nostri dicatum» («МоемуУчителю, который был, есть и останется Солнцем, посвящаю».)

Книга наполнена пророческими предчувствиями и завершается призывом к Великой работе: «...сейчас мы, наконец, начинаем различать колоссальную разницу между людьми на земле. Одинаковое владение физическим телом с головой, двумя руками и ногами, может в этом мире соблазнить нас к неразличению разницы между сознательным и несознательным людьми. В том смысле, что в нас входит еда и из нашего рта выходят слова, Христос и преступник равны. Только лишь разложение обманчивого тела и переход того, что от нас остается в другие формы материи, открывает перед нами широкую пропасть между спящим человеком и тем, кто создал постоянный и неразрушимый принцип сознания. Первый представляет собой постоянно воспроизводящий себя механический импульс, второй — человеческий дух, унаследовавший все возможности и задачи, которые содержаться во вселенной. Великая работа — построить мост между ними, по которому каждый сможет пройти. Ибо как иначе может творение стать сознательным и все его бесконечные обетования свершиться?»¹

В том же 1954 году Родни Коллин знакомится с мексиканкой г-жой Д, женой одного из своих английских последователей, которая, будучи чутким медиумом, устанавливает связь с Гурджиевым и Успенским. Воспитанная в насыщенной атмосфере мексиканского католицизма, г-жа Д. обладала необычными мистическими талантами, в том числе способностью частичного преображения в самого Успенского. «Со слов Гурджиева и Успенского» она дополнила коллиновскую интерпретацию их миссии, придав ей христианские черты. Так благодаря ей стало известно, что за ними стояли христианские святые Косьма и Дамиан: Косьма — за Гурджиевым и Дамиан — за Петром Демьяновичем Успенским. В свою очередь, за этими двумя святыми находился мистический дух, именуемый «Иван Иванович», он же апостол Аука, который появлялся в переломные исторические эпохи и духовно укреплял и поддерживал таких людей, как Стивенсон, Ницше, Гурджиев и Успенский.

1 Rodney Collin. The Theory of Celectial Influence. Men, the Universe. & Cosmic Mystery, Boulder & London, 1984, p. 346-347

С появлением г-жи Д. в творчестве Родни Коллина начинает звучать христианская тема, которая соединяется в единый ансамбль с его «школьными» идеями. По мнению Коллина, учение Успенского это «новое христианство», и между ним и христианством нет никаких противоречий. Он едет в Рим и принимает католичество, в котором находит богатый источник христианского эзотеризма. Кроме того, он убежден в том, что «своими эзотерическими частями все религии связаны между собой».

Хотя последователи Гурджиева и Успенского в Европе осуждали Родни Коллина или считали его просто сумасшедшим, в Южной Америке его влияние неуклонно росло, и группы его последователей стали возникать в Чили, Перу, Уругвае и Аргентине — в последнюю входил молодой писатель Хорхе Луи Борхес. Родни Коллин встречался с членами разных групп, проводил занятия по «движениям», читал лекции, ездил по городам и святым местам Мексики, кроме того, вместе с г-жой Д. он занимался благотворительностью, принимая близко к сердцу нужды бедняков, калек и бездомных.

В мае 1956 года он отправился с женой в Лиму, где проводил занятия по «движениям», а оттуда на самолете полетел в Куско, городок расположенный на высоте 4 тысячи метров над поверхностью океана. Выбитый из колеи непривычной высотой, Родни Коллин в болезненном состоянии вместе с калекой мальчиком-проводником взбирался к огромной статуе Иисуса и на колокольню городского собора, где жил этот мальчик. Сострадание к хромоту мальчику, охватившее Коллина, вылилось, по воспоминаниям его жены, в острое желание пожертвовать своим телом и неким чудесным образом отдать его калеке. С этой колокольни, где он навещал калеку, устремив взгляд на статую Христа и раскинув руки в позе распятия, 3 мая 1956 года Родни Коллин совершил свой последний прыжок. Был это несчастный случай, сердечный приступ или самоубийство — установить невозможно. Он был похоронен в Куско. На его могильном камне была сделана надпись: «Здесь Родни Коллин отдал свою жизнь во имя гармонии».

Рене Домаль родился в 1907 году и в 1927 году уже принадлежал к поколению уставших от жизни и скучающих молодых литераторов, приехавших в Париж из провинции. У себя в городе он с 16-ти лет занимался отчаянными экспериментами с наркотиками и алкоголем, чтобы хоть на мгнове- ние заглянуть за занавес феноменального театра. Прорыв по ту сторону реальности — для него это была единственная неизбитая традиция, патриархами которой были его герои Эдгар По, Рембо, Бодлер, Лотреамон. Ее идеологию сформулировал самый близкий из них — Артур Рембо, написавший: «Я хочу быть поэтом и насилую себя для того, чтобы стать ясновидцем... У меня одна цель: достичь неведомого путем расстройства всех моих чувств». Рене Домаль и его друзья сюрреалисты Роже-Жильбер Лекомт, Роже Вайян и Роберт Мейра иронически называли себя «братьями-простаками», бравировали черным юмором и увлекались оккультизмом.

Приехав в Париж, они нашли единомышленников и начали издавать журнал под названием «Большая игра». Предварительным названием журнала было «La Voie» («Пустота»). «Мы верим во все чудесное, — писали они в своем манифесте. — Наша позиция: человек должен достичь состояния абсолютной восприимчивости и — чистоты, чтобы достичь этой восприимчивости. Для этого он должен создать в себе пустоту. Отсюда наше идальное желание каждый момент ставить все под сомнение... Мы ничего не принимаем потому что мы ничего не понимаем». Авторы манифеста искали «моментов вечности», питающих дух. «Именно в такие моменты, — писали они, — мы вбираем в себя все, мы заглатываем Бога, чтобы быть достаточно прозрачными для того, чтобы исчезнуть».

В 1930 году журнал «Большая игра» уже трещал по швам, а сюрреалисты разделились на увлеченных политическими идеями и мистиков. Домаль жил в бедности, переезжал с квартиры на квартиру, болел. По его словам, он был близок к сумасшествию и смерти. В этот период он встретил Александра де Зальцмана. Саркастический ум де Зальцмана увлек Рене Домаля, к тому же обнаружилось, что в отличие от Домаля, ничего не принимающего, потому что ничего не понимающего, де Зальцман был человеком, который знал. В 1932 году произошел раскол между двумя группами сюрреалистов — «политиками» и «мистиками» — и журнал «Большая игра» перестал существовать. В этот период Рене Домаль со своей будущей женой Верой Милановой проводил вечера у де Зальцманов, получая от Александра свое первое посвящение в идеи «работы». В 1932 году Рене Домаль побывал в Нью-Йорке, где написал роман «Грандиозная пьянка», в котором в аллегорической форме противопоставлены искусственный рай людей, живущих в мире иллюзий, и мир людей, стремящихся к пробуждению, во главе с учителем Та-тахабо, произносящим слова: «Есть путь».

В 1933 году Александр де Зальцман скончался от туберкулеза так и не дождавшись Гурджиева, отказавшегося навестить его перед смертью. «На том свете я узнаю, кто он — учитель или демон», сказал о Гурджиеве умирающий де Зальцман. Однако муж и жена Домали в это время были уже заняты изучением «движений» у мадам де Зальцман и не захотели извлечь урок из смерти их первого наставника на «четвертом пути». Позже они съездили к мадам де Зальцман в Женеву и каждый вечер ездили к ней на «движения» в Севр, где было создано подобие шато Приорэ. Там также посреди запущенного парка стоял дом, также нужно было выполнять домашнюю работу, а вечерами присутствовать на чтениях глав из «Рассказов Вельзевула», переведенных на французский язык. После нескольких лет работы с мадам де Зальцман их начали приглашать в знаменитую квартиру Гурджиева на рю де Колонел Ренар, где проходили застолья с тостами в честь всех разрядов «идиотов».

Главную книгу своей жизни — роман неэвклидовских альпинистских приключений «Гора Аналог» — Рене Домаль писал последние пять лет своей жизни (он умер в 1944 году) и оставил ее незаконченной. Роман этот написан в классическом жанре волшебного странствия, напоминающем нам истории о Синдбаде-мореходе, Одиссее, Энее, жюль-верновских героях и Маленьком Принце Антуана де Сент-Экзюпери. Книга была посвящена Александру де Зальцману, и ее главный герой Пьер Согол (Согол — перевернутое Логос) несет в себе узнаваемые черты человека, который первым повел его на гору Аналог, — Александра де Зальцмана. Бесстрашный человек Пьер Согол собирает группу друзей и отправляется с ними в экспедицию; цель ее — поиск горы Аналог, основание которой находится на земле, а вершина — упирается в небо.

Двенадцать человек на яхте «Невозможной» отправляются на поиски неведомого острова, доверив себя капитану и его вычислениям, положившись на ветер удачи. Ветер, втянувший их корабль в Обезьянью бухту у подножия горы Аналог «не был ни естественным, ни случайным: он дул, повинуясь чьей-то воле». Вот как описывает Рене Домаль чудо перехода в иное измерение: «Какое-то мощное всасывание повлекло нас вперед; прямо перед нами образовалось некое пространство, какая-то бездонная пустота: горизонтальный водоворот, огромная воронка из воздуха и воды, невозможным образом закрученная кругами; все шпангоуты яхты трещали и хрустели, она неудержимо куда-то скользила, точнее, ее несло по наклонной плоскости к центру пропасти — и вдруг яхта оказалась в просторной и спокойной бухте, она плавно качалась на волнах, а впереди виднелась земля!»¹ Так была найдена гора, и яхта с искателями причалила к острову, но предстояло еще самое трудное и важное — восхождение, проект длиной в целую жизнь, если хватит жизни, но на что жизнь, если нет дела, достойного человека, а что может быть достойным его как не движение вверх и преодоление себя? Истинной благодарностью к своим наставникам — Гурджиеву и де Зальцманам — проникнуты слова, на которых оборвалась рукопись Рене Домаля: «Позже мы узнали, что смогли оказаться у подножья горы Аналог потому, что невидимые врата этой невидимой страны были открыты для нас теми, кто их охраняет... Это они открыли нам дверь, те, которые видят нас даже тогда, когда мы их не можем видеть, и в ответ на наши ребяческие расчеты, нестойкие желания и скромные, неловкие усилия оказывают нам великодушный прием»^2.

1 Рене Домаль. Гора Аналог. М, 1996, с. 118. Там же, с. 171.

«Гора Аналог» Рене Домаля, возможно, один из светлейших памятников импульса, разбуженного ветром традиции, проводником которой был Гурджиев.

В 1970-х годах количество ответвлений от гурджиевского истока уже невозможно было сосчитать. Вот перечень некоторых из них, с которыми автор познакомился лично или же узнал о них из рассказов Джона Пентланда и Н. А. Рабинека.

Помимо беннеттовской школы в Шерборне, в Англии, где до самой его смерти у него училось множество американских учеников (с ними автор столкнулся и подружился в 1974 году в Вашингтоне О. К.), с 1975 года под руководством английского ученика Беннетта Пьера Эллиотта в Америке начала действовать школа в Клеймонте, где ученики могли жить и принимать участие в различных семинарах и практикумах, но могли и приезжать на выходные дни и участвовать в специально организованных для них занятиях. Ответвления от этой школы, носящей название Американское общество непрерывного образования, управляемые уже учениками Пьера Эллиотта, существуют во многих странах от Англии и до Южной Америки.

Другая организация — Телесинская община в Спринг грин в Висконсине — была основанна Ф. А. Райтом и его русской женой, ученицей Гурджиева, жившей в 1920-е годы в шато Приорэ и занялась сельскохозяйственной деятельностью — выращиванием органических продуктах и созданием здоровых и близких к природе условий жизни, а также гурд-жиевскими «движениями».

В 1973 году возникла еще одна «гурджиевская» община под названием «Поиск нортенского леса», представляющая собой гибрид беннетовских и райтовских практик. Эта община, испытывающая также суфийские влияния, живет в суровых условиях «дикой» природы и воспитывает в ее обитателях ответственность за органическую жизнь на земле.

Благодаря простой выдумке — закладкам в книгах по «четвертому пути» с портретами Гурджиева и Успенского и телефонами для связи — большую международную известность приобрела американская «Община друзей». В группе огромное число последователей и ее основателем является некий Майлс Барт из провинции Юбы в Калифорнии. Майлс Барт разработал механизм работы с читателями, которые позвонили по предложенному телефону в надежде найти единомышленников. Эти люди приглашаются на собрание, где им предлагается набор гурджиевских технологий, например не говорить о себе в первом лице единственного числа, избегать слова «очень», «ох», «правда?», не перебивать говорящего и т. п. Занятия проходят в легком юмористическом ключе, и никто ни к чему не принуждается.

Автор встречал десятки людей в Америке, в Германии, на Украине, в Литве, Латвии, Молдавии, в русских городах Поволжья и Приуралья, которые позвонили по телефону, напечатанному в книжной закладке, и какое-то время находились в поле внимания «Общины друзей». Большинство из них сравнительно быстро обнаруживали, что имеют дело с технологическим культом наподобие дианетики, и выходили из сферы его влияния.

В самой общине в Калифорнии жизнь представляет собой сочетание тяжелого физического труда, интеллектуальных упражнений и эмоциональных нагрузок. Впрочем, большинство из телефонных «уток» в Калифорнию не стремятся, а международная сеть продолжает расти.

Среди других учителей, которые вели и продолжают вести гурджиевскую работу, следует назвать Виллема Ниланда, голландского химика, учившегося у Оража и Гурджиева и бывшего членом Гурджиевского фонда до конца 1960-х годов. Позже Ниланд создал нечто похожее на свой собственный культ: собрания его последователей проходили в полутемных помещениях, где последователи Ниланда прослушивали его магнитофонные лекции и, по гурджиевской традиции, пили арманьяк.

Другими известными учителями «четвертого пути» были Луиза Марч, Жорж Корнелиус, Пол и Наоми Андерсен. Все они учились у Гурджиева и разрабатывали те или иные аспекты гурджиевского учения.

В 1970-х годах Америке появился «Второй гурджиевский фонд», возглавляемый молодым бруклинцем из поколения Джона Лилли и Тимоти Лири Е. Дж. Гольдом, а также множество других нью-эйджевских гурджиевских групп, для которых консервативный Гурджиевский фонд, не поощрявший левый радикализм, феминизм и наркотики, был мало привлекателен.

Е. Дж. Гольд опубликовал множество книг, среди них наиболее известны «Секретные разговоры с Гурджиевым», в которых он приводит большое количество разговоров с неким г-ном Г., реплики которого по построению фразы напоминают гурджиевские. Книга эта содержит в себе множество «важных секретов». Аналогичным приемом воспользовался Жан Кох, напечатавший две книги: «Смерть Гурджиева» и «Диалоги Гурджиева». Совершенно очевидно, что его источники аналогичны источникам Е. Дж. Гольда, однако «наживка» имела временный успех и привлекли к этим «наследникам Гурджиева» некоторое число последователей.

Интересен эксперимент, проделанный гигантской телефонной корпорацией «Пасифик белл» по использованию гурджиевских технологий для повышения уровня производственной мотивации сотрудников корпорации. На занятиях служащие знакомились с идеями Гурджиева (законом трех, законом октав и т.п.) и практиковали память себя. По слухам, корпорация выделила на это проект 30 миллионов долларов и провела через соответствующий тренинг 15 тысяч из 67 тысяч своих служащих.

Были и другие попытки утилизации отдельных концепций и методов «четвертого пути», в частности промышленные разработки, связанные с энеаграммой и так называемым «расширенным законом трех». Последняя, по слухам, имела место в России. Деградация гурджиевской «работы» с неизбежностью пришла к тупику там, где к ней не была приложена добавочная энергия; напротив, по меткому замечанию одного из ведущих гурджиевских последователей в России, хаснамуссовские тенденции привели к появлению «пятого пути», или пути использования идей «четвертого пути» в целях обогащения.

Россия — страна, породившая Гурджиева и Успенского, казалось, была отброшена на века назад произшедшей в ней социальной и культурной катастрофой 1917 года и начисто стерла из памяти эти имена. Однако так ли это?

Известно, что в 1920—1930-е годы в городах Центральной россии и в Закавказье существовали разрозненные группы теософов и оккультистов, однако ничего не известно о группах «четвертого пути», хотя было немало одиночек, получивших соответствующий импульс непосредственно от Гурджиева и Успенского, но напуганных и ушедших в подполье.

В России 1960-х годов возникла ситуация медленного отогревания внутренней жизни, или, по выражению И.Эрен-бурга, «оттепели». В это время напомнило о себе русское православие, возникли группки кришнамуртийцев, теософов и антропософов, появились и первые гурджиевские группы, однако условия их существования разительно отличались от таковых на Западе и, соответственно, иным был смысл понятия «группа».

В то время как Успенский для своих английских учеников вводил как экзотику элементы несвойственной в Англии «конспирации», в российских условиях не прекращающихся, а лишь меняющих форму репрессий конспирация была необходимой и естественной. В России возникали группы-невидимки, часто вырастающие из школьных дружб и не без примеси юношеского идеализма, растворенные в коммунальной московско-петербургской, а позже и провинциальной жизни.

Группы «четвертого пути» возникли в России на волне религиозного, художественного и философского возрождения, происходившего главным образом в российском андерграунде, однако имевшего немалое влияние и на подцензурную культурную жизнь того времени. У участников этих групп не было никакой формальной организации, напротив, их деятельность была строго законспирирована, и техника «конспирации» состояла в неуловимости «работы». Их «работа» заключалась в изучении идей «четвертого пути» и в «прочесывании» других конспиративных мистических групп, а также религиозных, философских и артистических кругов с двойной целью: усвоения их опыта и привлечения наиболее ярких людей из названных кругов в круг «четверопутников». В то же время был установлен контакт с несколькими уцелевшими после репрессий эзотериками, в которых часто хотели видеть непосредственных учеников Гурджиева. Наиболее известными из них были Веревин и Раевский.

Федор Петрович Веревин родился в 1901 году. Еще до Второй мировой войны, когда из Библиотеки имени Ленина поступил донос о том, что некий читатель читает слишком много оккультной литературы, Веревин попал под наблюдение властей. Он с трудом избежал ареста. Ему помогло то обстоятельство, что его забрали в армию и он стал военным моряком на тихоокеанском флоте. Вернувшись после армии в Москву Веревин закончил Московский институт инженерного транспорта и начал работал в закрытом учреждении («ящике»). Веревин увлекался Бердяевым и в разговорах часто перебивал собеседника восклицанием «Идея Бердяева!», находя бердяевские идеи во всем, что было ему созвучно. Зная о наблюдении за ним, Веревин вел себя чрезвычайно острожно и, возможно, власти не подозревали о его связях с молодыми московскими последователями «четвертого пути»: Степановым, Кердемуном, Калитенко, Коршаковым и Холодковым, с которыми он делился своим опытом и которые приносили радость и ему самому, много лет изучавшему оккультизм в одиночестве. Веревин скончался в августе 1968 году от сердечного приступа.

Человек по прозвищу Олдмэн, который провел более десяти лет в лагерях за интерес к подозрительным идеям и знакоство с подозрительными людьми, вернувшись в Москву в период «оттепели», вел у себя дома занятия с небольшими группами студентов и технических интеллигентов. Об Олдмэне и его занятиях они узнавали от друг от друга и приходили к нему в надежде узнать у него «оккультные тайны», однако он не спешил делиться тайнами, а предлагал слушателям список книг, отвечавших уровню развития каждого. С «четверопутниками» у Олдмэна установились близкие отношения.

Одним из активистов «четвертого пути» в 1960 годы был москвич Владимир Степанов. Прочесывая московские библиотеки, Степанов нашел в них любопытные работы оккультного российского писателя начала века П.Д.Успенского, а позже обнаружил его книгу с интригующим названием «In Search of the Miraculous» («В поисках чудесного»). Неутомимый искатель «чудесного», Степанов с увлечением прочител эту книгу, и перед ним открылся пародоксальный и притягательный мир «четвертого пути». Степанов увлек гурджиевскими идеями нескольких друзей, разделявших с ним его прежние увлечения йогой и теософией, и продолжил настойчивые поиски литературы, связанной с захватившими его идеями.

В библиотеке и произошли его знакомства с людьми, читавшими тех же авторов, в частности с Веревиным и Раевским. Далее он начал писать письма западным издателям найденных им книг с вопросами об авторах этих книг и с просьбой о помощи с литературой. Таким образом он наладил связи с Джоном Беннеттом и Идрисом Шахом и установил канал для получения литературы по «четвертому пути» и суфизму идрис-шаховского толка. Несколько раз к Степанову в Москву приезжали люди от Идриса Шаха, в частности писатель Роберт Грейвс и композитор Френсис Ворд. В последние годы Степанов инициировал своеобразную форму «работы» под названием «Корабль дураков». «Корабль дураков» бросает свой якорь городах Восточной Европы, Прибалтики и России.

Другой московской группой «четвертого пути» в течение более десяти лет руководил Борис Кердемун, работавший в паре с поэтом и художником Владимиром Ковенацким. Кердемун, как и многие другие, был обязан Степанову знакомством с «четвертым путем», однако он оказался властным и волевым человеком, под влиянием которого оказались окружавшие его люди и в первую очередь его друг Владимир Ковенацкий. Кердемун инициировал экспедицию в Среднюю Азию с целью установления связей с возможными суфийскими орденами, но, по слухам, экспедиция эта оказалась безуспешной.

В 1980 году ученик Кердемуна Виктор Холодков и американский дипломат Дж. Дж. отыскали могилу отца Гурджиева в г. Гумру (Ленинакане) и установили на ней могильную плиту. Тем самым они выполнили просьбу Гурджиева, обращенную к «сыновьям по крови или по духу» найти могилу его отца и поставить на ней памятник. На плите выгравированы слова: «Иван Гурджиев 1834—1917. Я — это Ты, Ты это я, Он — наш, когда мы Его. Поэтому пусть все будет для нашего ближнего». Человек энергичный и инициативный, он мог бы сделать многое, но, к сожалению, этого не произошло. «Да, была группа людей, объединенных интересом к идеям Гурджиева—Успенского и суфизму, — вспоминает один из людей, близких к Кердемуну. — Основой была дружба (как бы мы ее себе тогда ни представляли). Впоследствии эта группа благополучно распалась и каждый пошел своей дорогой».

С 1968 по 1972 год одна из групп «четвертого пути» работала под вывеской лаборатории биоинформации. Эта лаборатория занималась исследованиями экстрасенсорного восприятия. В группе работали два ученика Веревина: Калитенко и Коршаков, а также жена Раевского.

В настоящее время в России существует целый ряд движений, так или иначе опирающихся на идеи и методы «четвертого пути», однако лишь некоторые работают в русле чисто гурджиевских идей, в то время как большинство включают в свою работу элементы учения Гурджиева, как опробованную классику.

«ЧЕТВЕРТЫЙ ПУТЬ» ПОЛВЕКА СПУСТЯ

Активные годы жизни Гурджиева, Успенского и многих других людей, втянутых в волну «четвертого пути», пришлись на эпоху двух мировых войн и промежутка между ними, то есть на время крушения западной цивилизации. В это время в борьбе друг с другом сошлись глобальные маги. В войнах и лагерях гибли целые поколения, а у оставшихся в живых рушились духовные основания, внешний и внутренний строй жизни. В результате коллективный сон стал плотней, а жизнь — лихорадочней. Баланс жизни стал еще более хрупким, а слепота и беспомощность человека перед социальным минотавром еще безысходнее. Так закончилась фаустовская цивилизация и началась новая эра — электронники и терроризма.

После смерти Успенского и Гурджиева прошло и ушло поколение их непосредственных учеников. Мелькнули нью-эйджеские герои: Клаудио Наранхо, Джон Лилли, Рам Дас, Тимоти Лири. 70 лет уходил и, наконец, ушел Кришнамурти, живая легенда о живом знании. Освободился от тяготы тела нежный мистик Рамана Махарши, слившись с читым Атманом. Вернулся в свою Премордиальную Традицию Рене Генон. Идолы Раджниша и Кастанеды сказали свое слово и удалились. Было сказано много пустых слов и выпалено холостых залпов.

Сегодня, более чем полвека спустя после смерти Гурджиева и Успенского, старый мир европейской цивилизации остался далеко за плечами. Мы безраздельно принадлежим новому времени, о природе которого ведутся бесконечные дискуссии: что это — постыстория, информационная бездна или что-то еще более замысловатое и пугающее? Ясно одно: если время между войнами было переломным и разделяющим две эпохи, то сегодняшний день — это время вхождения в плотное без щелей и разрывов пространство новой фактуры.

Работа Гурджиева и Успенского была направлена на создание в человеке предпосылок для пробуждения и бегства из тюрьмы. Люди, берущие на себя такую задачу, появляются не в каждом поколении. Счастливы родившиеся в периоды, когда на землю приходят татагаты, говорил Будда. Счастлива земля, рождающая и взращивающая таких людей. Гурджиев сказал бы, что в такой земле «есть почва и условия для формирования посланников нашего Общего Отца». Этой землей для Гурджиева была Россия. О Западе, даже о таком, каким он был в первой половине XX века, он утверждал, что это мир специфических условий, переводящий человека из разряда искателей истины в разряд утилизаторов истины — искусственная ситуация хронического дисбаланса и материальной озабоченности, которые Гурджиев назвал «хроническим материальным вопросом».

Достижение того уровня свободы и независимости, который был естественен в России в 1910-е годы, на прагматическом Западе стало «сверхчеловеческой задачей» и потребовало, по словам Гурджиева, «невероятного напряжения сил»^1. Поставленную им перед собой задачу открыть Институт гармонического развития человека Гурджиев называет «громадным грузом.., непосильным для обычного человека»^2. Лейтмотив европейского периода жизни Гурджиева — жалоба на то, что Европа «не давала возможности работать с идеями и методами»^3, на постоянно гнетущие заботы «о том как бы отсрочить тот или иной платеж или у кого бы еще взять в долг»⁴ и «найти устойчивое финансирование»^5. И тем не менее в ней еще были — хотя и крайне затрудненные — условия для работы

С.266. С. 274. С. 269. С. 282. С. 268.

Гурджиев напряженно работал над поисками доступной формы общения и передачи знания в новых условиях. Он писал о невероятной «внутренней концентрации» всех своих сил, необходимой «для передачи истинного знания людям настоящего и будущего», прекрасно осознавая разницу между между до-катастрофическим миром своей юности и пост-катострофическим Западом XX века. Принципиально новые условия работы — работа с человеком «настоящего и будущего» — поставила перед Гурджиевым принципиально новые задачи, связанные с практически неизлечимой «ненормальностью» окружавших его людей. И все-таки Гурджиев сумел преодолеть невообразимые препятствия — вначале посреди обывательской российской, а потом мелочной европейской жизни. Появление французского отделения Института и затем открытие его филиала в Америке он был склонен видеть как награду за жертвенные усилия, как «результат настойчивости человек, приводящего всего себя в согласие с принципами, которые он сознательно поставил себе в жизни для достижения определенной цели»^1.

Обвал российской цивилизации в 1917—1921 годах был поистине катастрофическим — масштабы его трудно переоценить, и все же он не смог окончательно разрушить факторы, ответственные за воспроизведение условий возникновения людей особой духовной конституции, открытых «Божественному импульсу Объективной совести». Запад, на который с надеждой смотрели поколения российских мечтателей, предпочел чечевичную похлебку праву духовного первородства и окончательно вошел в стадию «царства количества». Он давно уже не замечал своей «ужас-ситуации». В нем давно были утрачены «почва и условия для формирования посланников Нашего Общего Отца».

Нельзя не признать, что все западные ученики Успенского и Гурджиева по большому счету не состоялись. Не успев сформироваться, они вышли на социальные торги и приступили к безответственному «человеководительству». Местом и временем аппликации определялись стилистика и тактика Гурджиева в новый период. И говоря о Гурджиеве в пост-катастрофической Европе, надо отделять его учение — зерна, от плевел — форм его подгонки под европейские и американские культурные и психологические стандарты. Гурджиеву не посчастливилось найти на Западе такого же чистого резонатора своих идей, каким был российский интеллектуал Успенский. Робость и бесталанность или механистичная одержимость — вот черты, которые характеризовали западных гурджиевских последователей. И дело не в адекватности учителя и учения — альтернативе, которую запальчиво сформулировал для себя Успенский, порывая с Гурджиевым, а в той хаснамуссной беспринципности, которой отдала предпочтение новая западная цивилизация. Проблема гурджиевского учения на Западе — это прежде всего трагическая судьба высоких побуждений в «царстве количества».

Нужно задать вопрос: как же могла произойти такая катастрофа в стране, куда в начале 1910-х годов приехал «искатель истины» Георгий Гурджиев создавать свой Институт гармонического развития человека, видя в ней богатую и стабильную страну, вполне отвечающую его представлениям о месте, где могла и должна была развернуться его деятельность. Произошло одно из двух: либо жизнь в России внезапно и без видимых причин накренилась и опрокинулась, либо Гурджиев не увидел вовремя роковую нестабильность этой страны и близость неотвратимой катастрофы. Идея безумия, которое вызывают планеты и звезды и которое охватило в те годы значительную часть земли, мало что объясняет. Ссылка на незаметный ход событий, на стечение невидимых случайностей также мало что дает.

На наш взгляд первая половина двадцатого века была переломным моментом, обвалом западной цивилизации — и обвал этот предрекали давно и очень многие — в связи с наползанием в ее каркас примитивной плазмы, из которой, когда она остыла, был вылеплен новый образ мира. Гурджиев своим воспитанием и самой своей судьбой стал гением этой минуты, как Цезарь и Наполеон были гениями своих исторических конфигураций. Он не знал состояния России и Запада, но, очутившись в гуще событий, он высек из них гениальную искру, соединив в себе и собой то, что история сломала. Он невредимо проплыл по порогам и вынес из бурного потока сотни и тысячи душ, обреченных на гибель в пучине.

Борьба магов длилась 30 лет — с 1914-го по 1945-й — но вот момент перелома позади, плазма остыла и осела, началась новая эпоха. За полвека, прошедшие после войны, сложился новый, несравнимо низший по сравнению со старым строй жизни. Массы, вышедшие на арену истории и выполнившие назначенную им роль, были снова загнаны в подземелье. Борьба магов стала «холодной». Более полувека длится «холодный спектакль», временами становясь горячим на периферии. Маги контролируют судьбы людей, и мировой баланс снова держится на их страхе друг друга. Гурджиевский балет продолжается.

Кем же был Георгий Гурджиев, человек-легенда, «поработитель мужчин» и «соблазнитель женщин», пугало одних и спаситель других, Татак, Черный грек, Тигр Туркестана и племянник князя Мухранского? Вопрос этот задавался неоднократно и многими, и каждый ответ на него был непохож на другой. Есть геноновская, успенская, антропософская, павелевская, субудовская, шанкарачаревская, раджнишевская, наконец, обывательская точка зрения на Гурджиева. Очевидно, невозможно создать непротиворечивый образ этого многогранного явления. Однако что можно выделить в качестве главных штрихов возможного портрета этого человека?

Это был человек, который принес учение, названное им «четвертый путь», облеченное в форму одновременно привлекательную и пугающую, гротескную и шокирующую, поражающую терминологической ясностью и угнетающую чудовищной тарабарщиной, одновременно хрупкую — вспомним гурджиевскую музыку — и тираническую, красотой и уродством.

Это был человек сверхзадачи, поставленной им перед собой и решаемой всей его жизнью. Первоначально она формулировалась как задача «исследовать со всех сторон и понять точный смысл и цель человеческой жизни», впоследствии — как задача «разрушить в людях склонность к внушаемости, которая заставляет их легко попадать под влияние массового гипноза"»^1, преодолеть тот космический и социальный гипноз, который овладел человечеством, потерявшим связь со своей сущностной основой.

Это был человек могучей воли, труженик и подвижник, человек жизни активной и созерцательной, добывший редчайшие смысловые основания для собственной жизни, создавший целостную систему саморазвития и работы над собой, построивший духовно-трансформационную структуру и применивший ее посреди бурной эпохи войн и революций, беспощадных социально-культурных потрясений, обвалов и перемен и выстоявший, вопреки всем шквалам преодолевший трудности, которые сломали бы всякого, благодаря энергии, которую давала ему его сверхзадача.

Это был ситуативный гений. Об этом вспоминают все, кто знал Гурджиева лично. Жанна де Зальцман свидетельствует: «Гурджиев знал, как использовать каждое обстоятельство жизни для того, чтобы дать людям почувствовать истину. Я видела его за работой, внимательно изучающим возможности понимания и субъективные трудности каждого ученика. Я видела, как он намеренно делал акцент то на одном аспекте знания, то на другом, следуя совершенно определенному плану, работая то с какой-то мыслью, которая стимулировала интеллект и открывала совершенно новое видение, то с чувством, что требовало отказа от всего искусственного в пользу непосредственной и полной искренности, а временами с пробуждением и приведением в движение тела, которое должно было научиться свободно выполнять все, что от него требовалось»^2.

1 Там же, с. 41.

2 Там же, с. 7.

Это был один из творцов целой культурной эпохи, идеям и стилю которого объязаны многие направления западной мысли и западного искусства. Сальвадор Дали, Бернард Шоу, Рене Домаль, Кетрин Менсфильд, Джон Тумер, Родни Коллин, Джон Беннетт, Е. Ф. Шумахер и многие другие яркие звезды культуры XX века немыслимы без его явного или опосредованного влияния.

Это был человек, непрерывно меняющий сценарии, роли и актеров на фоне калейдоскопических стремительных перемен конца XIX и первой половины XX века. По интенсивности событий на Западе и Востоке этот период не знал себе равных. В жизни Гурджиева каждый год, а иногда и каждый месяц приносил с собой нужду в полной перестройке механизмов социальных и культурных взаимодействий, новую обстановку, новый язык общения и новый тип окружавших его людей.

Это был балетмейстер одного бесконечного балета, создавший уникальный сценический космос, философский спектакль, балет-школу и балет-притчу, поразивший Францию и Америку экстравагантностью «храмовых» танцев, костюмов, декораций и ансамбля, медиумичностью актеров и необычностью музыки.

Это был композитор, обладающий врожденным восточным лиризмом, укоренненый в песенной стихии тех народов, среди которых прошла его молодость. Музыка Гурджиева несомненно несет в себе опыт работы с состояниями, опирающийся на суфийские, христианские вообще ближневосточные музыкальные традиции. Это не европейская музыка в плане развития, противоборства и внутренней поступательной логики, а восточная музыка погружения и бесконечной разработки единого пространства. В этой музыке соединяются песенное, танцевальное и хоральное начала, салонный и храмовый элемент, ее ладовость и мелодическое построение намекают на древние песнопения о рае и об утрате рая.

Это был писатель с исповедальной нотой, с восточным плетением сюжетов, временами патриархальный моралист, измеряющий трехмозглых землян традиционной меркой совести и ответственности перед Богом и природой, временами абсурдист, строящий чудовищные периоды и фразы, длиной до полутора страниц, творящий зубодробительные неологизмы и мыслящий неповоротливыми комьями мыслей, но тут же ослепляющий стремительными и точными прозрениями.

Это был «загрязненный источник», человек, потакающий своим низким импульсам, «соблазнитель женщин» и «поработитель мужчин». Да, это обвинение имело основания. Однако главным образом это были контролируемые побуждения, это не было страстью, определяющей направление жизни. Это была работа с загрязненным материалом и низкой породой — баланс «низкого» и «высокого». Влияние, оказываемое им на людей и добровольно принимаемое или отвергаемое последними, было следствием его особой силы, цельности и целеустремленности, его борьбы с собой и победы над собой.

Это был человек, который шел «против Природы и против Бога». Эти слова Гурджиева о «четвертом пути» не были эпатажем, рассчитанным на шоковое впечатление. Гурджиев объяснял этот парадокс: создавая мир, Бог «движется» от себя, Природа, послушная Богу, также движется от Бога. «Четвертый путь» ведет человека в противоположную сторону — к Богу.

Это был человек, потерпевший неудачу. Но глядя на провалы высоких проектов на протяжении всей человеческой истории, можно считать, что неудачу потерпели все великие люди. Однако задача восстановления вертикали, которую ставят немногие, вовсе не бесполезна, ибо поддерживает борьбу и сопротивление «геропассу»* современников и потомков. В этом смысле ни один истинный спиритуалист не является неудачником.

Словно суммируя сказанное нами, вот, что написал о Гурджиеве один из пионеров «нью эйджа» Клаудио Нараньхо: «Место Гурджиева в мире духовных учений и учителей таинственное, интригующее и несомненно очень важное. Истинно он был — если заимствовать это выражение из его брошюры, написанной во время его пребывания во Франции — вестником грядущего добра. Сегодня, когда то, что когда-то было эзотерическим, выходит на рынок и входит в жизнь каждого человека и когда барака влияет на тысячи людей, может понадобиться некоторое усилие воображения, увидеть в этом человеке высокого посвященного древней эзотерической школы, который возложил на себя миссию показать Западу, что человечество находится в состоянии сна, что есть высшие уровни существ, и что где-то есть люди, которые знают. У него определенно были данные и дар извлекать самое существенное из многих учений с тем чтобы представить его очищенным от культурных тенет и условностей в соответствии с ситуацией, в которой он оказывался. Одна из связанных с ним загадок это контраст между его видимым мастерством и тем фактом, что на протяжении его жизни он оказался неспособным поднять ни одного из своих учеников до своего уровня и тем самым основать традицию в полном смысле этого слова. Однако он не проиграл, поскольку мы судим о нем не по его воздействию на несколько человек, а по его роли в истории культуры и духовности. Как ни один человек он сумел преподать европейскому и американскому миру шок, может быть более важный, чем культурная волна ранних шестидесятых годов».

1878 г. — родился в Москве.

1905 г. — написал первый вариант Кинемодрамы (Странной жизни Ивана Осокина).

1913 г. — опубликованы книги Символы Тара. Что такое Йога и Внутренний круг.?

1872—1874—1877 —родился в Александрополе на Кавказе.

1890 г. (?) —поездка в Эчмиадзин.

2 января 1900 г. —намечена встреча группы «искателей истины» в г.Чарджоу за Каспием.

1902 г. — второе ранение в горах Тибета.

1911—1913 гг. —приезд Гурджиева в Россию. (Согласно Джеймсу Веббу, Гурджиев поселяется в Петербурге в 1910— 1911 гг., а в 1914 г. переезжает в Москву.)

Весна 1915 г. —знакомство с Успенским в Москве.

Февраль 1918 г. —рассылка Гурджиевым циркуляра всем членам московских и петроградских групп с приглашением приехать к нему на Кавказ.

Август 1918 г. —отъезд Гурджиева и его учеников из Ессентуков. Легендарный переход через Кавказские горы.

Январь 1919 г. — Гурджиев и его группа через порт Поти добралась до Тифлиса.

1919 г. — знакомство с де Зальцманами в Тифлисе.

Июнь 1920 г. — Гурджиев и его спутники отплывают из Батума в Константинополь.

Октябрь 1922 г. — открытие Института гармонического развития человека в шато Приорэ под Парижем.

1923 г. — демонстраций гурджиевских «движений» и танцев в театрах в Париже.

1925 г. — смерть матери Гурджиева.

Четвертое измерение. Обзор теорий и попыток исследования области неизмеримого. СПб., 1910. (На самом деле книга вышла из печати в 1909 г.)

Tertium Organum. Ключ к загадкам мира. Введение в изучение теософии, мистики и оккультизма. 1912 (Издатель и место издания не указаны)

Искания новой жизни. Что такое йога. Изд-во «Новый человек». СПб., 1913

Символы Таро. Философия оккультизма в рисунках и числах. СПб., 1912

Внутренний круг. О «последней черте» или о сверхчеловеке. (Две лекции). СПб., 1913

Кинемодрама (не для кинематографа). Оккультная повесть из цикла идеи «вечного возвращения». СПб., 1915

Разговоры с дьяволом. Оккультные рассказы, Изд. А. П. Брянчанинова («Новое звено»). Петроград, 1916

Letters from Russia, in the New Age, September 4,November 27,December 4, December 11, December 18, December 25, 1919.

New Model of the Universe (London and New York, 1931; London and New-York, 1934).

In Search of the Miraculous (New York, 1949; London, 1950).

The Psychology of Man's Possible Evolution (London, 1947; New York, 1974). The Forth Way, New York, 1957.

Conscience. The Search for Truth (London, Boston and Henley, 1979).

Herald of Coming Good (Paris, 1933).

All and Everything: First Series: Beelzebub's Tales to his Grandson (London

and New York, 1950; London and New York, 1974). Meeting withRemarcable Men (New York,1974). Third Series: Life is Real, only then, when I AM (New York, 1975). Views from the Real World (London, 1974).

| НАЗАД | СОДЕРЖАНИЕ | ВПЕРЕД |