ГЛАВА ТРЕТЬЯ ВНУТРЕННИЙ АЛЬЯНС: РИМ, ХРИСТИАНСТВО И ИСЛАМ

Прежде чем рассмотреть исходившие из трех центров мусульманского мира импульсы, пробудившие Европу, полезно взглянуть на то, как по мере продвижения мусульманского завоевания изменялось состояние европейского знания.

Официально Римская империя на Западе прекратила свое существование в 476 году, когда был низложен Ромул Августул, но уже за столетие до этого Рим продолжал быть столицей только по названию. Незадолго до Никейского Собора, состоявшегося в 325 году, Константин перенес трон в Византию, прихватив с собой немалую часть римских сокровищ. К этому времени от Рима оставалась лишь тень былой славы. Афины уже приютили основные философские школы, Бейрут — юридические. Науки изучались в Египте и Сирии, Александрия славилась великой библиотекой.

Официальным языком империи был латинский, но языком культуры — греческий, и именно он, а не латынь, стал официальным языком новой Византийской империи. Таким образом, знание пребывало в греческом языке, которого в Западной Европе почти никто не знал. Только монахи сохраняли греческий, и потому только монастыри владели ключом к дохристианскому знанию.

Но монастыри, за редким исключением, располагались в труднодоступных местах, удаленных от полей сражений, и они, таким образом, лишены были каких-либо контактов с внешним миром, которые способствовали бы возрождению учебного процесса в среде обычных людей. А то обстоятельство, что Церковь крайне подозрительно относилась практически ко всему, что было связано с дохристианским прошлым, поддерживало состояние вражды между племенами, населявшими в то время Европу.

Похоже, единственное исключение составляла кельтская Церковь. Распространение христианства по всей Римской империи собрало какое-то количество христиан, между собой никак не связанных, у друидских кельтов Ирландии, а чтобы усилить это ядро, в 431 году Церковь направила в Ирландию Палладия. Он построил несколько церквей, но в целом его миссия провалилась, и христианизация Ирландии отложилась до прихода святого Патрика.

Патрик был романо-британцем, проданным в рабство в Ирландию, откуда он бежал в Гаул, пересек пролив и вернулся домой. Позднее, по мере того как он поднимался по ступеням церковной иерархии, знание Ирландии и ирландского языка сделали его кандидатуру незаменимой для миссионерской деятельности в качестве преемника Палладия.

Патрика приняли хорошо, и кельтское христианство, по-видимому, берет свое начало со встречи Патрика и короля Логара в Таре. Ирландцы отозвались на импульс христианства, как ни одна другая нация. Они почитали религию, но любили жизнь. Они также уважали знание. У них была традиция мудрости, унаследованная от восточных предков и тщательно сохранявшаяся в их системе посвящения. Их «олламхи», или барды, были одновременно и целителями, чьи методы и подготовка поразительным образом напоминали суфийские методы (используемые, кстати, и в наше время)1.

1 Роберт Грейвс. Предисловие к книге Идриса Шаха «Суфии», W.H.Allen, London, 1964.

Когда ирландцы приняли христианство, они сделали это на своих условиях — отрицая какой бы то ни было конфликт между любовью к знаниям и любовью к Богу Думается, эти условия были суровым испытанием для Патрика.

Согласно Родни Коллину, новая клетка может быть рождена в теле человеческой истории благодаря воздействию сознательного человека (или группы людей) на тщательно выбранном участке приложения сил. Как мы уже упоминали, клетка истории, переживающая упадок, может возродиться в результате «шокового» воздействия, поступившего извне по отношению к линии ее собственной актуализации. Можно предположить, что христианизация Ирландии, явившись «шоковым» событием, вызвала возрождение кельтской культуры.

И снова был период внутреннего созревания, затем взрывная экспансия... К VI веку ирландские школы были широко известны и привлекали ученых со всей Европы. Большинство их прибывало старым торговым путем из Луары в Корк, но некоторые следовали через Британию и Ирландское море в Бангор. О размахе паломничества можно судить по тому, например, что в 550 году для перевозки ученых из Гаула в Корк был зафрахтован целый корабль.

Официально независимого кельтского христианства не существовало, но по своему духу и методам оно буквально во всем отличалось от римского. Кельты не видели причин для отрицания прошлого наследия, в то время как Рим не считал необходимым даже упоминать о том, что предшествовало приходу Христа.

Ирландская Церковь сохранила языческую литературу, ибо ценила знания. Наряду с Евангелиями в храмах читалась языческая поэзия. При копировании Евангелий кельтских монахов вдохновляло нечто большее, чем религиозное рвение, мастерство или даже любовь к Посланию, которое они переписывали. В «Книге Келлз» одного из ирландских монастырей и в «Линдисфарнском Евангелии» из монастыря на побережье Нортумбрии прослеживается уровень озарения более высокий, чем текстовый уровень манускрипта. Там присутствует внутреннее озарение — свет и радость.

Кельтская Церковь, как магнит, воздействовала на те умы, которые чувствовали нечто ущербное в официальной трактовке христианства, и этот магнит был причиной двустороннего потока из Европы в Ирландию и из Ирландии в Европу.

Миссионерский поток вовне берет свое начало от святого Колумбы (521-597) и его ученика Колумбануса. На Гебридских островах неподалеку от Шотландии он основал монастырь Айона — место, энергетика которого настолько ощутима и в наши дни, что одинаково впечатляет ощущением возвышенного и католиков, и атеистов, и «вольноопределяющихся».

Колумбанус основал на европейском континенте более сотни монастырей — огромное достижение, по какой-то причине оставшееся почти не замеченным католическими и светскими историками.

Он основал Люксовиум, Боббио, Сент-Гол, Сент-Бертэн, Кумьеж, Сент-Рике, Ремиремонт — монастыри, воплощающие набожность и мудрость одновременно.

Едва ли Рим был в неведении относительно этих событий и потенциальной угрозы распространения знания, им не контролируемого. Возможно, миссия святого Августина в Британии в 597 году имела дополнительную задачу.

Когда Августин встретился с главами кельтской Церкви из Уэльса, он предложил им поучаствовать в обращении англосаксов, но под знаменем Рима. Кельты отказались, и открыто проявившиеся в то время разногласия по существенным вопросам не урегулированы до сих пор.

Могло быть и так, что из своей собственной посвятительной традиции кельтская Церковь знала о важности некоторых календарных дат и придерживалась их сознательно, а не по привычке. Рим настоял на своей версии, и в 664 году Синод Уитби навязал кельтской Церкви римскую ортодоксию. Это означало конец независимости кельтской Церкви и помешало ей внести свой вклад в создание будущего, полностью отличающегося от известного нам.

Некоторое представление о деятельности и методах кельтской Церкви, по прошествии ста лет ее активности, можно получить, исследуя писания монаха из Сент-Гола. Он рассказывает, как два выпускника ирландских школ сопровождали купеческое посольство во Францию. Смешавшись с торговцами на ярмарке, они стояли, как и прочие купцы, расхваливая свой товар. Вот только выкрикивали они: «Продаем мудрость!» — «Потому-де, — говорит монах из Сент-Гола, — они знали, что ежели люди получают что-то бесплатно, они этого не ценят».

Известие об этом дошло до Карла Великого, он призвал к себе монахов-торговцев и спросил их, какова цена их мудрости. — «Подходящие места, благородные души и то, без чего мы не можем странствовать, — еда и что-нибудь из одежды». Карл Великий оставил их при своем дворе, где вскоре была основана школа, в которой «богач и бедняк сидели вместе».

Родни Коллин, изучавший последовательность культур, подытоживает судьбу кельтской Церкви одним предложением: «Она была убита». Однако умерла она не сразу. Вывод, что ее реальное развивающее воздействие продолжалось еще на протяжении следующих двухсот лет, можно сделать на основании того, что суфийско-кельтские следы заметны в IX веке.

Датируемый этим периодом широко известный кельтский крест, в настоящее время хранящийся в Британском музее, содержит надпись — арабскую формулу веры «Бисмиллах ар-Рахман ар-Рахим», что предполагает контакт кельтов с влиянием, исходящим из подлинного психокинетического источника1.

1 T.W.Arnold and A.Guillaume, Eds., The Legacy of Islam («Наследие Ислама»), O.U.P., London, 1968, p. 114.

Мы полагаем, что, сохраняя знание о подлинной психокинетической технике, унаследованной от друидов, кельты вплотную подошли к привнесению в христианство недостающего компонента мудрости. Попытка закончилась неудачей, и ожидать следующей надо было еще несколько веков, и в других местах, — имея в виду события, последовавшие за расширением мусульманской империи.

А сейчас мы позволим себе два предположения, различных по степени правдоподобия. Первое. Посвященные высокой ступени сопровождали сарацинские армии в Испанию. Второе. Значительная часть нынешнего мира берет свое начало — хотя об этом мало кто подозревает — от деятельности тех школ Посвященных, которые появились в Кордове и Толедо в начале IX века.

Эти школы поддерживались неимоверными усилиями, с привлечением равно как человеческих ресурсов, так и духовной силы, направляемой в Испанию с Востока.

Мусульманские завоевания полностью или частично охватили культурные области Византии, Ирана, Греции и Египта, и почти сразу арабские ученые и их помощники приступили к сопоставлению, анализу и переизданию свода человеческих знаний, проистекавших из источников, расположенных на этих территориях. С эзотерической точки зрения — «воссоединились капли ртути». Это была колоссальная задача, которой западная наука, за исключением чрезвычайно специализированных исследований, едва ли отдает должное.

Работа в Сирии началась с перевода древних текстов при помощи несториан. Вместе с тем, используя эти тексты как основу, арабский прагматизм дал первые ростки нового и знаменательного синтеза.

Одним из самых ранних великих «арабских» ученых был ар-Рази (865-925), человек, которого современные германские ученые по интеллекту ставят на один уровень с Галилеем. Как и прочие авторы-медики того времени, он был арабом по языку и персом по происхождению.

Ар-Рази обладал большей степенью свободы от исходных предпосылок, чем ортодоксальные мусульмане, что и отразилось в его трудах. Его открытия в медицине были великими, а способности — разносторонними. Он изучал симптомы кори и оспы и перемежал написание трактатов по гинекологии и офтальмологии с книгами по теории музыки. Ар-Рази основал больницу, а в своем изучении алхимии заложил, на экзотерическом уровне, многие основы современной химии. Некоторые из его работ по медицине были включены в список обязательной литературы в университетах Европы вплоть до XVII века1. Его портрет украшает большой зал Школы Медицины в Парижском университете.

Некоторое время спустя Ибн Сина (иранец, семья которого была родом из Балха) написал сотню книг, одна из которых содержит более миллиона слов. Он классифицировал 760 лекарственных препаратов, включая опиум и коноплю, написал трактаты о тепле, энергии и гравитации и, опередив свое время на тысячу лет, предположил, что существует конечная скорость света.

Ар-Рази и Ибн Сина — оба иранцы — всего лишь двое из огромного числа арабских ученых, давших исходный материал, востребованный для грядущей инъекции интеллекта в Европу, хотя многие из этих ученых по сути неизвестны порожденной ими европейской науке и философии. Некоторые из их работ не переведены и по сей день.

Тем не менее эти ученые Востока представляли собой лишь внешний слой — они были чуть ли не чернорабочими в той операции, которая направлялась совсем с другого уровня.

То, что в начале IX века арабское влияние захлестнуло Европу, отмечается в записках некоего Павла Албария из Кордовы. Сохранились его рукописи, где он сокрушается,

1 E.J.Holmyard, Alchemy («Алхимия»), Penguin, London, 1957.

что мало кто из его знакомых христианских священников владеет своим родным языком (то есть латынью) настолько, чтобы написать поздравительное письмо брату, и в то же время «сонмы их могут эрудированно изъясняться во всем великолепии арабского языка»1.

Прослеживать обычные, внешние сдвиги и течения истории весьма затруднительно. А уж детально проследить импульсы, которые в силу собственной их природы невидимы в момент возникновения, и о которых можно только догадываться по произведенным ими эффектам, — попросту невозможно.

Все, на что мы можем надеяться в отношении тайных аспектов событий, развернувшихся в то время в Европе, — это попытаться отметить некоторые ключевые индивидуальности и некоторые ключевые события, взяв их почти наугад, а затем посмотреть, есть ли между ними какие-то связующие нити.

Мы надеемся показать, что такие нити тянутся через всю историю Европы и что одна из них ведет в Испанию, а другая — на Ближний Восток.

Третья нить краткосрочно ведет на юго-восток — в Сицилию.

По мере того как Кордова утверждалась в качестве витрины колониального ислама, там сформировалось несколько школ Посвященных, использовавших для «прикрытия» внешнюю форму ислама. Такая маскировка была необходима, так как предстоящая им работа была непостижимой ни для фанатиков ислама, ни для приверженцев того, что теперь называют христианством. Если Великая Работа Посвященных хотя бы отчасти становилась заметной, обе стороны воспринимали это с одинаковым непониманием и враждебностью. Платой суфийских Посвященных за относительную свободу в их работе стало следование букве мусульманской ортодоксии. И все-таки время от времени для исполнения этой работы возникала необходимость открытой конфронтации с официальными догмами. Вот почему в истории ислама были суфийские мученики, подобно появившимся позднее мученикам Инквизиции на Западе.

1 Helen Waddell, The Wandering Scholars («Странствующие ученые»), London, 1927. Она отмечает, что позднейшая мода на арабскую поэзию, которая берет свое начало от сицилийской школы Фридриха II, была, таким образом, предвосхищена за 400 лет до того.

Одним из суфийских мучеников стал Мансур аль-Хал-ладж (858-922), который признавал Христа важным звеном в цепи Посвященных. Он открыто высказал суфийскую тайну («Я есть Бог») и за свою ересь был заживо расчленен мусульманской инквизицией (халифат аль-муктадира). Умирая, он молил о милости к своим палачам.

Похоже, что первой задачей иберийской Операции была инъекция интеллектуального компонента в психический организм Европы — деяние, которое и до настоящего времени отдается волнами увеличивающегося радиуса действия.

Вторая задача — инъекция модальности, для которой в английском языке нет даже единого термина. Наиболее близким по смыслу определением будет «светская религия».

Средством распространения того и другого стало то, что сегодня называется «масонством» и «иллюминизмом» — импульсы, в седьмой фазе своих ревербераций (гармоник) приведшие, помимо прочего, к Французской Революции.

Третьей задачей было привнесение нового и более тонкого отгенка в концепцию любви.

Четвертой стало знакомство с психокинетической техникой, которая помогала определенным людям (возможно, в парной работе) повысить свой уровень сознательной энергии.

Пятая задача — посредством некоего действия обеспечить мгновенное развитие тех выдающихся индивидуумов, которые могли бы исполнять роль передатчиков.

По-видимому, основным инструментом для стимулирования интеллектуальных и философских размышлений стала математика. Другим — открытая публикация Каббалы.

Профессор Асин проследил, что «иллюминизм» был привнесен в европейское сознание стараниями школы Ибн Масарры (883-931) из Кордовы1. Благодаря переживаниям, к которым приобщались ученики Масарры, им дано было окидывать взглядом такие высоты, которых только могло достичь человеческое сознание. Волны, расходившиеся от этой школы, объединяют между собой аллегории Данте, труды августинских схоластов, теологию Дунса Скотта, науку Роджера Бэкона и вынужденное признание священнослужителями блаженного Раймун-да Луллия.

Чтобы в предстоящие столетия смягчить и облагородить грубость европейской жизни, посредством движения трубадуров в общество была введена тема любви. Хотя, видимо, изначальным намерением здесь было восстановление недостающего женского элемента, исключенного христианством апостола Павла. Почитание женщины, тем не менее, породило культ Девы Марии, который сегодня почему-то приписывают изначальному христианству. Память подводит — ведь Непорочное Зачатие Девы Марии было объявлено догматом веры только в 1854 году (папой Пием IX).

Дабы обеспечить отдельных обычных (или почти обычных) людей техникой, пользуясь которой они могли бы достичь наивысшего уровня своей собственной сознательной энергии, была введена алхимия.

1 Miguel Asm Palacios, The Mysticnl Philosophy of Ibn Masarra and his Followers («Мистическая философия Ибн Масарры и его последователей»), перевод Abenmasarra у sи escuela: Origines de In filosofin hispnno-musulmana, Madrid, 1914, выполненный E.H.Douglas и H.W.Yoder, Leiden, 1978.

А чтобы быстро удовлетворить потребность в людях, способных выполнять функцию передатчиков, несколько выдающихся индивидуумов после ускоренного развития в школах Кордовы и Толедо были внедрены в социальные, политические и религиозные течения Европы.

Одним из несомненных примеров вышеупомянутой категории людей был Герберт д'Орийяк, родившийся в Оверни в 940 году. Если описание, которое приводит в своей "Gcsta Regnum Angelorum"1 Вильям из Малмсбери, хоть в малой степени соответствует действительности, Герберт в молодости был сильной личностью. Согласно Вильяму, он был беглым монахом из Флери, и его гений превзошел обычный уровень в искусстве, арифметике, музыке и астрономии.

Герберт бежал в Испанию, похитив из-под подушки своего хозяина (вероятно, не без помощи дочери последнего) старинную рукопись, в которой содержалось «сознание всего искусства», и за ним была послана погоня. Вильям сообщает, что направление его побега «выдали звезды», поэтому Герберт подвесил себя под мостом — меж землей, небом и водой, — чтобы звезды не могли найти его.

Затем Герберт призвал дьявола и при его содействии пересек Бискайский залив. Он возвратился во Францию и устроился преподавателем в Реймсе, где его учениками были Отго, будущий император Германии, Роберт Капет, вскоре ставший королем Франции, и Фулберт — будущий епископ Шартрский.

Герберт сконструировал водный орган и часы, а также медную голову, которая решала для него математические задачи. Отто сделал его епископом Равенны, а затем и папой. «Он так цепко держал свою судьбу, при этом не без помощи дьявола, что ничто из задуманного им не осталось незавершенным».

1 «Песнь о царстве ангелическом» — прим. ред.

Помимо фантазий Вильяма из Малмсбери, о Герберте известно, что он тайно покинул свой монастырь Флери в Бургундии и провел несколько лет в суфийской школе в Кордове (или в Толедо). Вернулся он несколько изменившимся и знающим арабский язык.

Если у кого-то возникли сомнения насчет источника, из которого Герберт получил учение, то весьма ясным указанием может послужить следующая история.

По словам того же Вильяма, сокровища цезарей лежали сокрытыми на Campus Martius1 у подножия статуи с вытянутой рукой, на которой была выбита надпись: Percute hie («Ударь здесь»). Многие ударяли по руке и, разуверившись, уходили ни с чем. Герберт же стал наблюдать и заметил, что полуденная тень от вытянутого пальца падает в определённое место. Он пометил место и вернулся ночью, прихватив своего дворецкого, лампу и кирку. Когда он ударил киркой в этом месте, земля разверзлась, и они очутились в огромном зале, где золотые король с королевой пировали со своими приближенными, сделанными тоже из золота. Из огромного драгоценного камня в потолке пещеры струился свет, а в углу Герберт заметил изготовившегося к стрельбе мальчика с луком и стрелами. Герберт воздержался от того, чтобы трогать что-либо, но его дворецкий, обуреваемый жадностью, подобрал золотой ножик. В то же мгновение золотой мальчик пустил стрелу, разбил драгоценный камень, и свет померк. Тут же начали рушиться стены и колонны, но Герберт выхватил нож у дворецкого, бросил его назад в пещеру, и им удалось спастись.

Если не вдаваться в детали относительно природы сокровищ, история эта, приписываемая Герберту, известна также из другого источника. В ее краткой версии говорится: «На протяжении веков древняя египетская статуя, о которой ходила молва, что она указывает местонахождение

1 Марсово Поле. Прим. ред.

скрытого сокровища, успешно отправляла по ложному пути всех, кто пытался отыскать клад. Эта статуя изображала человека с указующим пальцем вытянутой руки.

Все искатели, кроме одного, пытались найти тайник, копая в том месте, на которое указывал палец. Этот же стал копать там, куда в полдень падала тень от пальца. Сокровище досталось ему1».

Еще одна версия той же истории — откуда она взялась? Традиционно ее приписывают Абульфайзу Дху-л-Нуну, умершему в 860 году. А кем был Абульфайз Дху-л-Нун? Он был учителем из суфийской школы Строителей, третьим в цепи передач после Давида Таи (умер в 781 году) и Мааруфа Кархи (умер в 815 году). Считается, что почитаемое в современном франкмасонстве слово Боаз (Boaz) — это Аль Буазз, искаженное первое имя Дху-л-Нуна, Абульфайз2.

Едва ли суфийское происхождение курса наставлений, данных Герберту, может быть указано с большей очевидностью. Так же явственно прослеживается суфийский источник франкмасонства.

Все легенды о Герберте сходятся в одном: он не был обыкновенным человеком. Изобретение им тех или иных механизмов — это продолжение темы выдающихся инженерных талантов, наблюдавшихся у «совершенных людей», Weltmenschen, от Пифагора до Леонардо. Но легенда о медной голове, способной решать математические задачи, — совсем другое дело. Возможно, оттого, что французская церковная история восприняла слова Вильяма из Малмсбери чересчур буквально, эта медная голова была зафиксирована как реальное механическое изобретение, а современные инженеры-компьютерщики увидели в ней далекого предка нынешних вычислительных машин.

1     New Research on Current Philosophical Systems («Новые исследования современных философских систем»), Octagon Press, London, 1968.

2    Idries Shah, The Sufis, W.H Allen, London, 1964.

Немало современных специалистов по кибернетике полагают, что Герберт (или Сильвестр II — это имя он получил, став папой) изобрел первый в мире двоичный компьютер.

В книге «Компьютеры и автоматизация»1 можно прочесть: «Следует предположить, что он (Сильвестр) обладал выдающимися знаниями, потрясающими навыками и изобретательностью. Должно быть, эта говорящая голова была смоделирована в согласии с определенным расположением светил — сочетанием, образующимся в тот самый момент, когда все планеты возвращаются к началу своих траекторий...»

На самом деле Сильвестр — далеко не единственный персонаж средневековой истории, обладавший подобным двоичным компьютером. Такой же был у Роберта Линкольнского (Роберта Гросстеста). Имелся он и у Альберта Великого, потратившего на его изготовление тридцать лет.

В старинном французском рыцарском романе из александровского цикла «Валентин и Орсон» приводится еще одна легенда о медной голове. Эта голова всем, кто советовался с ней о чем-либо, сообщала все, что те хотели узнать. Она хранилась в замке в Португалии и принадлежала великану по имени Терраньо. «Великан» — это одно из ключевых слов, также как слова «медь», «золото», «свет», которые, как мы увидим, будут появляться снова и снова. Как и другие слова, «великан» может иметь значение, весьма далекое от общепринятого.

Сообщалось, что у тамплиеров тоже была такая всеведущая голова, из-за чего им, как и Герберту-Сильвестру, приписывали сношения с дьяволом.

В наше время свой вклад в эту тему внес К.С.Льюис, написавший повесть потрясающей силы, в которой центральную роль играет идея «головы». Однако у него

1 Цитируется в Dawn of Magic («Утро магов»), Pauwels and Bergier, Gibbs and Phillips, London, 1963.

голова представлена на низшей ступени литературного понимания: это отсеченная голова преступника, которую оживили, чтобы войти в контакт с внеземным злом, символически представленным как «макробы», — грубый эквивалент абсолютного зла, которым был бесконечно одержим Г.Ф.Лавкрафт.

Если взглянуть с несколько менее материалистической точки зрения, то градация голов в эзотерической легенде (они сделаны из разных металлов) странным образом сходна со степенями очистки Философского Камня в алхимии. Здесь также можно заметить сходство с градацией цвета в головных уборах вождей краснокожих индейцев.

Не могло ли быть так, что Сильвестрова «голова из меди» нематериальна, что он создал ее своими собственными усилиями? Эта голова могла безошибочно отвечать на вопросы, поскольку субстанция, из которой она изготовлялась, была равнообъемна энергетическому уровню, содержащему ответы на все вопросы, какие могут возникнуть во времени.

Эта идея находит поддержку и в наши дни. Индонезийский мистик Пак Субух неоднократно замечал, что человеку, достигшему определенного уровня развития, вовсе нет нужды накапливать знания в обычном интеллектуальном смысле. Он может получить доступ к уровню, где ответ и вопрос существуют вместе в виде тождественного соответствия. Здесь явственна связь с идеей двоичного компьютера, которая так очаровывает историков кибернетики, пытающихся установить свои собственные истоки в деятельности исключительно одаренного, хотя и жившего в далеком прошлом, папы Сильвестра.

Уместно заметить, что методология Субуда (культа, главой которого считается Пак Субух) отождествлялась с суфийским источником (Накшбанди).

Еще одним подтверждением может послужить заявление современного суфийского мастера Ахмада Мустафы Сармуни, сделанное им в беседе с западным исследователем. «Столкнувшись с двумя вероятностями, вы тратите время и усилия, чтобы решить, какую из них принять. Вы рассматриваете весь спектр политических, эмоциональных, социальных, физических, психологических и физиологических условий, прежде чем приходите к ответу, который даже после этого зачастую не удовлетворяет вас. Знаете ли вы, можете ли вы осознать, какая свобода дается вам, если у вас нет выбора? Когда выбор, который вы делаете, — ваше решение — основывается на знании столь позитивном, что альтернатива у него просто отсутствует».

Мы полагаем, что «медная голова» Сильвестра, так же как и все прочие металлические головы, беспокоившие людей с раннего средневековья до наших дней, была головой только в символическом смысле, принадлежа к роду явлений, природа которых здесь уже объяснялась.

Тем не менее, если Герберт действительно обладал неким высшим даром, похоже, он не до конца реализовал свой потенциал. Когда он стал папой, у Директората появилась поистине великая возможность: действуя через него внутри Церкви Христовой — сверху вниз, — восстановить элементы, утраченные или отброшенные за годы инволюции первого тысячелетия.

Возможно, Герберт не оправдал некие связанные с ним высокие ожидания. Несомненно одно: после него Директорат был вынужден начать долгий процесс внедрения эволюционных тенденций в Церковь снизу вверх, вместо того чтобы действовать с папского престола — сверху вниз.

Представим на минуту, что «медная голова» символизирует возрождение человека до определенного уровня1. Представим, что она означает возрождение воли на уровне индивидуального (и, следовательно, нечистого) Я. Над ним находится другой уровень, основывающийся на сверх-Я, символом которого может быть «золотая голова».

1 В арабском языке «медь», «nnhns», также имеет значение «несчастливый, отмеченный дурным знамением». Именно это слово используется в сарацинской традиции для обозначения мнимых медных голов, означая опасности развития воли без знания и любви.

Наверное, процесс раскрытия человеческого сознания является одним из самых рискованных в природе. Очень глубокое понимание предмета было предложено писательницей XIX века1:

«Если вы стремитесь к конечным результатам до того, как отыщете универсальное, Царство Божие, кое должно искать, то вам следует отказываться (от конечных результатов) на каждой ступени... Все виды даров будут предложены вам. Можно остановиться на любом из них, но если вы так поступите, то сотворите себе кумира... Когда человеческая воля превращается в нечто самостоятельное, наступает вторая смерть: жалкое существование скристаллизовывается и становится постоянным. Чтобы спасти от этого, нас сотворили смертными... Если бессмертие достигнуто в своеволии, оно вступает в противоречие с универсальной волей, и результатом его будет жизнь, полная гнева и боли».

Практически такое же понимание передается в системе Хаснамусских индивидуальностей первой, второй и третьей степеней, описанной Г.И.Гурджиевым2.

Если Герберт вместо того, чтобы задействовать свою «медную голову» в алхимическом процессе, где она бы преобразовалась в «золотую голову», использовал ее для удовлетворения собственного своеволия, то это означает, что он предал Директорат и, следовательно, обрек себя на инфра-бессмертие, что является сутью каждой легенды об аде. Современниками Герберта такая ситуация описывалась бы с помощью единственно возможного в то время символизма: он продал свою душу дьяволу.

1     Maria Attwood, The Suggestive Inquiry («Исследование, вызывающее раздумья»), Trelawny Saunders, London, 1850.

2     G.I.Gurdjieff, All and Everything («Все и вся»), Routledge, London, 1950.

Существенным обстоятельством для такого толкования может быть то, что основанная Сильвестром школа дала Бенедикта IX, знаменитого своим распутством; Лаврентия — архиепископа мальфийского, Иоанна XX и Григория IV — все они слыли чародеями.

Ни в ком из них невозможно заметить даже проблеска того духовного сияния, что окружало самые малые деяния суфийских мастеров, и не исключено, что Директорат не смог бы оправдаться за своих европейских детей.

И в то же время было бы абсолютно неверно оценивать подобные события по их внешней стороне.

Возможно, определенные последующие трансформации адепта могут быть достигнуты лишь посредством трений, вызванных сознательным созданием обстановки позора и оскорблений. В этой связи интересно заметить, что Герберт имел контакт со школой Дху-л-Нуна — основателя ордена Маламати, который известен также как орден заслуживающих порицания. Человеку может потребоваться навлечь на себя порицание и позор — что явится этапом в его развитии.